В конце пьесы он плачет. Аитон пробирается в сад посреди заоблачного города, разговаривает с великаншей-богиней и раскрывает Супермагическую Ультрамогущественную Книгу Обо Всем На Свете. В научных статьях, которые хранятся среди бумаг Зено, советуют переводчикам располагать листы в таком порядке, чтобы под конец Аитон и оставался в саду, узнав тайны богов и освободившись наконец от смертных желаний. Но дети, как видно, в последнюю минуту решили, что старый пастух не станет дочитывать книгу. Он съедает розу, предложенную богиней, и возвращается домой, к земным зеленым холмам Аркадии.

Летящим детским почерком под вычеркнутыми строками записана на полях новая реплика Аитона:

– Мир хорош и таким, какой он есть.

Анна

Они живут в домике, который построил дед мальчика: стены из камня, каменный очаг, коньковая балка – очищенное от коры бревно, в соломенной кровле поселились мыши. За четырнадцать лет плотно утоптанные навоз, солома и кусочки съестного превратили земляной пол в нечто наподобие бетона. В доме нет ни картин, ни образо́в, а мать и сестра мальчика носят лишь самые простые украшения – железное колечко, нитка агатовых бус. Глиняная посуда тяжелая и неказистая, кожаные изделия все из недубленых шкур. Как видно, для всего, от горшков до людей, главная задача – выжить насколько возможно дольше. Ценится только то, что долговечно.

Через несколько дней после появления Анны и Омира мать мальчика идет на берег ручья и выкапывает мешочек с монетами. Мальчик отправляется один по дороге вдоль реки, вниз по течению, и через четыре дня возвращается с холощеным быком и подыхающим на ходу ослом. С помощью вола он кое-как вспахивает заросшие поляны выше по склону и засевает их августовским ячменем.

Мать и сестра мальчика смотрят на Анну без интереса, будто на разбитый кувшин. И в самом деле, что от нее пользы в эти первые месяцы? Она не понимает самых простых указаний, не может добиться, чтобы коза стояла смирно во время дойки, не умеет ходить за птицами, делать творог, собирать мед, сметывать в стога сено и поливать поля на горном склоне. Она почти все время чувствует себя тринадцатилетней неумехой, не способной выполнять хоть сколько-нибудь сложную работу.

Но мальчик! Он делится с ней едой, тихонько говорит ей что-то на своем непонятном языке. Кухарка Хриса сказала бы, что он терпелив, как Иов, и кроток, как лань. Он учит ее, как проверить, не завелись ли в ячмене тли, как почистить форель, чтобы закоптить ее, как наполнить котелок из ручья, не зачерпнув песку. Иногда она застает его в одиночестве в хлеву, или когда он перебирает старые силки на птиц, или стоит на обрыве над рекой, у трех больших белых камней, и лицо у него совсем убитое.

Может, она – его собственность, но он с ней обращается не как с имуществом. Он учит ее, как назвать молоко, воду, огонь; по ночам он спит рядом, но не трогает ее. Она обувается в большие деревянные башмаки – они принадлежали деду мальчика; его мать помогает ей сшить новое платье из домотканой шерстяной материи, листья на деревьях понемногу желтеют, луна прибывает и снова начинает убывать.

Как-то утром, когда на деревьях сверкает иней, сестра и мать мальчика нагружают осла горшками с медом, закутываются в плащи и уходят вверх по реке. Как только они скрываются за поворотом, мальчик зовет Анну в хлев. Он заворачивает куски пчелиных сот в тряпицу и окунает в кипяток. Как только воск размягчается, он вынимает его из воды и разминает в кашицу. Потом расстилает на неструганом столе кусок бычьей шкуры, и они вместе втирают в кожу еще теплый воск. Закончив, он скатывает шкуру и сует под мышку и ведет Анну по едва заметной тропке в дальнем конце лощины к старому дуплистому тису на утесе.

При дневном свете старый тис прекрасен – узловатый ствол изукрашен узором из десяти тысяч переплетающихся завитков; нижние ветки, увешанные красными ягодами, тянутся к земле, извиваясь, будто змеи. Мальчик влезает на дерево, цепляясь за ветки, протискивается в пустотелую часть ствола и появляется вновь, держа в руках мешок Гимерия.

Они вместе проверяют, что шелковый плат, шкатулочка и книга не отсырели. Мальчик расстилает на земле вощеную шкуру, заворачивает в нее книгу, шкатулочку и шелк и все это плотно перевязывает. Снова прячет сверток в дупло, и Анна понимает, что это будет их тайна, что рукопись вызвала бы у людей страх и подозрения, совсем как изуродованное лицо мальчика. Она вспоминает горящие провалы Калафатовых глаз, его злобный восторг, когда он совал обморочную Марию лицом в очаг и сжигал дотла тетрадки Лициния.

Она выучивает, как называется дом, холод, котелок, миска, рука. Крот, мышь, выдра, лошадь, заяц, голод. К весеннему севу она уже различает нюансы. Хвастаться – «притворяться, будто тебя два с половиной». Вляпаться в переделку – «забрести на грядку с луком». Мальчик умеет выражать множество разных чувств, какие испытываешь под дождем: по большей части это тоскливые чувства, но не всегда. Одно из них звучит совсем как радость.

Как-то ранней весной она проходит мимо него, неся воду из ручья, а он похлопывает ладонью по камню, на котором сидит. Она опускает коромысло с двумя бадейками и садится рядом.

– Иногда, – говорит он, – когда мне хочется работать, я просто сижу и жду, пока это пройдет.

Их взгляды встречаются, и Анна вдруг осознаёт, что поняла шутку, и они оба смеются.

Снег тает, цветет бузина, овцы ягнятся, в соломенной кровле вьет гнездо пара вяхирей, Нида с матерью продают на базаре в деревне дыни, мед и кедровые орехи, и к концу лета у них довольно серебра, чтобы купить еще одного бычка, в пару к первому. Омир возит на стареньких дровнях бревна, вырубленные в лесу на горных склонах, и продает их в мастерские ниже по реке, и осенью Нида выходит замуж за лесоруба из дальней деревни. Вновь наступает зима – вторая зима Анны в лощине, – и мать мальчика от одиночества начинает с ней разговаривать, сперва медленно, а потом не умолкая, – о секретах пчеловодства, об отце и деде Омира и, наконец, о своей жизни в построенной из камня деревушке ниже по реке, еще до рождения Омира.