– Я привез тебя сюда не для…

Она остановила его:

– Я знаю. Боже мой. Люшес. Конечно.

– Моя любимая – ты уверена?

Она попросила его выйти из комнаты. Когда он укладывал ее в постель, он снял только ее жакет. Теперь она аккуратно сняла свою латаную-перелатаную твидовую юбку, блузку из французского батиста, который был выткан в районе французского Камбрэ, где, как она знала, сейчас шли бои. Потом сняла нижние юбки, чулки и осталась только в бюстгальтере. Распустила длинные волосы, и они упали ей на плечи. Ее тело чуть ли не дрожало от страсти. Тут ей пришла непрошеная мысль о его жене – о своей родной сестре – о всех ошибках и бедах, вызванных той давней их страстью.

Я уже и так погрязла в грехах, так что не составит разницы, если он возьмет меня сейчас. Боже мой, как я хочу его.

– Входи! – крикнула она. Он открыл дверь, и его глаза затуманились страстью при виде нее. Он судорожно вздохнул, раздувая ноздри.

– Моя любимая Мэри, – сказал он. – Я был полуживой без тебя все эти годы.

– А я без тебя, любовь моя, – ответила она, глядя в его глаза.

С того вечера она стала его любовницей. Они любили друг друга в комнате с высоким потолком, когда дождь обрушивался на ставни, на ступени крыльца, стучал по мостовой возле дома и журчал в водостоках. Мэри подумала об омывавшейся дождем природе. Страстно прижавшись к нему, лаская его, она поняла, что с годами к ней пришло утешительное сознание уверенности. Она уснула в его объятиях. Чистые простыни пахли крахмалом. Много лет она не чувствовала этот запах.

1917. Ноябрь

– Она все еще подписывается своим именем! – сказала Лидди, помахав письмом Неду, снимавшему в это время с шеи черный галстук. Прикусив ноготь, она посмотрела сквозь неплотно закрытые тяжелые бархатные шторы на морозную улицу.

– Ребенок. Ты ведь… ты ничего не слышал о Далбитти, правда?

Нед стаскивал с себя жилет.

– Любовь моя, я не слышал от него вестей после того письма, когда я написал ему, чтобы он больше ничего не присылал. Ты хочешь встретиться с ней?

Лидди опустила голову.

– Я сама не знаю, чего я хочу. Вернее, знаю – я хочу вернуться как можно скорее в Соловьиный Дом, – ответила она, вынула из волос черепаховый гребень с длинными зубьями и положила на туалетный столик. – Ты ведь знаешь, что Джон может приехать в отпуск в любое время. Я не могу пропустить…

– Она не просит тебя больше ни о чем, только о встрече. – Нед поцеловал ее пышные волосы.

– Ты не понимаешь. Я… – У нее болело сердце, оно устало, устало от всего, подумала она.

– Дорогая моя, – Нед встал перед ней и взял ее за руку. – Ты должна встретиться с ней. Ведь она твоя сестра. Как подумаешь, что мы пережили, мы все…

Лидди закрыла глаза.

– Теперь она единственная из живущих знает, как я страдала в детстве. Она единственная понимает. Я не могу избавиться от убеждения, что она предала меня. Я знаю, что это глупо, но убеждена в этом. – Она грустно опустила голову. – Мне все равно надо завтра поехать домой.

– Ты в первый раз уехала из дома за… за сколько лет? За три года. Лидди, дорогая, научись радоваться жизни хоть немножко. Я хочу, чтобы ты осталась завтра. У меня есть на это особенная причина. – У него сияли глаза; он схватился за железную кровать и раскачивался от восторга. Она обняла его, заразившись его восторгом, и внезапно они снова почувствовали себя подростками, влюбленными друг в друга. – Джону едва ли захочется, чтобы ты сидела у двери и грызла ногти, дожидаясь его возвращения.

– Да, не захочется… Пожалуй, ты прав, дорогой, – согласилась она.

– Ах, Лидди! Какая ты сегодня красивая, – негромко сказал он ей на ухо, и она обхватила ладонями его голову и заглянула ему в лицо, освещенное газовым светом. Она увидела каждую его морщинку и складочку, а в глазах искорку. После их приезда в Лондон он нервничал, дергался, и она была рада, что обед прошел хорошо и что он давно уже не казался таким довольным.

Война пошла Неду на пользу. Картина «Сиреневые часы» была встречена с огромным энтузиазмом, хоть и не так, как «Сад утрат и надежд», но на нее пришли посмотреть тысячи, сначала в Королевскую Академию на первую за военные годы Летнюю выставку, потом в галерею Галвестона. Солдат, добавленный в последнюю минуту, стал благородным символом защитника страны; он стоял в дверях, прощаясь с домом; черные контуры его офицерской фуражки и винтовки подчеркивали нежную, тревожную, но все-таки стоическую улыбку на лице женщины. В открытую дверь виднелся английский сад во всей его роскоши, идеал, за который сражались на фронте солдаты, – все эти мастерски написанные детали принесли картине беспримерный успех, первый за долгие годы. Не всем она пришлась по вкусу, но это было прекрасное произведение искусства. Еще Нед написал серию из четырех картин «Томми Аткинс на войне».