и я поразился соседству противоположностей, старого и морщинистого рядом с юным и сияющим.

– Ты хочешь быть Исааком, мой мальчик? – пробормотала она. – А не лучше ли Кубобо?

Он снова зашелся смехом. Старуха потерлась носом о его крошечный носик.

– Веселись всю жизнь, дорогуша, даже когда шутница Кубаба покинет эту землю.

Ее переполнила удивившая нас нежность, она коснулась губами детского лба и долгим поцелуем передала младенцу добродушную живость ума, которой до сих пор не утратила. Сара с улыбкой обернулась к нам:

– А теперь я хочу, чтобы вы ушли. Я покормлю Исаака.

Аврам попытался остаться. Сара возразила:

– Не путай меня с Агарью. Я не стану щеголять своими голыми сиськами и выставлять их напоказ.

Я тотчас вышел.

– А я? Разве я не твой муж? – запротестовал Аврам, не отходя от постели.

– Вот именно! Дождись, когда я снова стану твоей женой! Сейчас мое тело – это тело матери, моя грудь – материнская. Тебе придется потерпеть несколько месяцев.

– Хорошо, моя госпожа.

Ему тоже пришлось отступить. Покидая дворец и пройдя по многим залам, мы убедились, что все слуги находятся за пределами дома. Никто не осмелился нарушить волю столь могущественных особ, как Сара и Кубаба.

Но Авраму не пришлось томиться долго. Неделю спустя молоко у Сары стало убывать, и пришлось прибегнуть к помощи кормилиц; одну взяли в Кише, из числа служанок Кубабы, другую подыскали в стане кочевников. Удивительно, что, несмотря на амбиции быть во всем лучшей, Сара не мучилась от своего несовершенства. Казалось, она даже была ему рада и направила усилия на то, чтобы вернуть себе стройность. Если б я не знал, как ее прежде терзало желание иметь ребенка, я мог бы подумать, что кокетство она предпочитает материнству.

Появление Исаака настолько меня потрясло, что я счел благоразумным удалиться. Я винил себя, оставаясь рядом с Сарой и Аврамом и полагая, что не сумел исполнить свой долг: я должен был испытывать радостное сопереживание – но не мог. Я опять разделил участь бедной Агари: та, обескураженная и потерявшая точку опоры, испытывала смутную боль, вымаливая крохи участия к себе и к своему сыну. Тщетно! Сара упразднила звание второй жены, Исаак полностью затмил Измаила. Великодушие Агари не позволяло ей осознать размах ее немилости; думая, что она совершила какую-то оплошность, бедная женщина пыталась узнать правду, покаяться и получить прощение. К несчастью, она не умела выразить свое смятение красноречиво, сердца в ней было больше, чем слов, и Аврам по-прежнему не замечал Агари.

Понимая, что мое положение не завидней, я с Роко отправился в Бавель. Бриться не стал, поскольку встречи с Нимродом не предвиделось: он отлучился, чтобы завоевать город Ур и привести оттуда необходимых рабов.

Ветер противился моему странствию. Во время похода он ухитрялся мне перечить, преграждал путь, поднимал столбы пыли, которая разъедала веки и набивалась в ноздри, раздражала лоб и виски; ветер оглушал меня днем, будил ночью и был так настырен, что я не знал ни минуты покоя. Даже солнце глотало и изрыгало пыль его порывов.

Бавель возник на третье утро; он был торжественным и устрашающим. Ветер смирился и утих.

Бавель изменился. Прежде ему была присуща гармония разнообразия: некий общий замысел соединял крыши, лестницы, карнизы, стены, статуи и святилища; теперь город распался. Наступал хаос, он достиг даже нетронутых кварталов и словно выбил из-под них фундамент. Некая хищная сила создавала крайнее напряжение, все связи были нарушены: их разорвала новая башня. Она была гигантской, нарушала пропорции, сдвигала центр, перекашивала контуры укреплений, которые не выдерживали ее массы. Прежний Бавель пригнулся и скукожился, превратившись в дряхлый довесок к грядущему Бавелю, но сегодняшний впечатлял не слишком: он был лишь неряшливой стройплощадкой. Под действием сумбурной двусмысленности Башня казалась то чересчур огромной, то слишком тщедушной. Да, над землей она вздымалась высоко и включала многие этажи, сводя с ума всякого, кто пытался их счесть; но тягаться с облаками ей было не под силу, она казалась приземистой, осевшей недоделкой, наподобие рухнувшей лестницы.

Я не узнавал Бавеля. Прежде он обладал мощью крепости и в то же время великолепием цветущей женщины; теперь же он был сродни отступающей в беспорядке армии и размалеванной проститутке. Возжелав слишком многого, он многое утратил. Он был гордым, а стал самодовольным; был волевым, а стал произвольным; прежде утверждал, теперь бахвалился и впустую расточал свои богатства. Его разорила неумеренная, показная деятельность. Бесконечно прекрасный Бавель стал необычайно уродлив, ведь без равновесия красота невозможна. Одним словом, Бавель стал похож на Нимрода.

Гавейна я отыскал быстро. Или это он быстро нашел меня…

Из суеверной предосторожности я не пошел в Сад Ки, откуда мне, помнится, пришлось спешно бежать, и снял комнату на другой окраине, в нижнем предместье, у мукомолов. Когда утром я открыл глаза, Волшебник, скрестив ноги, сидел на полу передо мной, а Роко вылизывал ему руки.

– Так ты мне нравишься больше.

– То есть? Когда сплю? Когда просыпаюсь?

– С волосами и щетиной.

– Ну ты прямо как Кубаба!

Он рассмеялся. Мы обнялись. Меня окутал нежный, сладковатый запах сирени, я узнавал его белозубую улыбку, изящно подстриженную бороду, умащенную смуглую кожу. Он так начернил веки, что его ореховая радужка излучала немыслимое сияние.

– Как ты узнал, что я остановился здесь?

– Не забывай, Нарам-Син, что ты имеешь дело с двойным шпионом, который осведомлен вдвойне.

– Нимрод тебя еще не раскусил?

С Гавейном меня всегда посещало игривое настроение, и я бросил эту фразу не задумываясь. Но он мрачно застыл:

– Когда ты ушел, Нимрод едва не спятил. С тех пор ему все хуже, и теперь он определенно невменяем. Прежде Бавель кичился тем, что он самый крупный город Страны Кротких вод, теперь же это чудовищное кладбище. Город умирает! Умирает изо дня в день! Невольники мрут от ран и болезней! Горожан убивают за украденное яйцо, за сворованный орех, ведь свирепствует голод. Мужчины гибнут на поле битвы, и все более молодые, ведь зрелых не хватает, Нимрод вербует уже десятилетних мальчишек. В каждом доме умирают от горя. И умирают во дворце: что ни день – пытки, удушения, отравления и казни. Смерть проникла и в женский флигель. Смешливую девицу отхлестали до крови, а евнуха, который бездельничал, повесили за ноги. Сколько я продержусь? По утрам я просыпаюсь в страхе, что пришел мой судный день.

– А что с Маэлем?

Гавейн зарделся:

– Он живет со мной. Повзрослел. Узнаешь ли ты его?

– Я тоскую. Пришел повидаться с тобой и с ним.

Это признание изумило Гавейна. Бавель