— Вся постель промокнет… мы же испортим покрывало, — пролепетала она, но он закрыл ей губы поцелуем. — Но ты же слышал… что бабушка сказала, — наконец выговорила она между двумя жаркими поцелуями. — Ты должен снять с меня одежду!

Это он услышал и сразу поднял голову. Глаза его искрились, на губах блуждала улыбка.

— О Боже! Конечно. Как можно пренебречь советом старушки!

Он скатился с нее и мгновение спустя уже распускал шнуровку на спине платья. Платье соскользнуло с ее влажных, холодных грудей. Он замер, пожирая взглядом эти явившиеся на свет сокровища с розовыми сосками, затем положил на них свои большие теплые ладони.

— До чего же я люблю твои… легкие, ангел мой!

Жар объял ее, побежал по телу восхитительной волной.

— Снимай дальше… все снимай… до нитки.

Но он освобождал ее от мокрой одежды невыносимо медленно, предмет за предметом, старательно покрывая поцелуями каждую вновь обнажившуюся часть тела. Она ежилась, смеялась и просила его поспешить. Но он твердо решил помучить ее, и когда второй чулок был наконец снят, начал долгое, столь же невыносимо медлительное путешествие вверх по ее телу, делая остановки на всех «счастливых» местах.

Не в силах более терпеть, она рывком села на кровати и яростно принялась расстегивать его пуговицы. В мгновение ока он тоже оказался обнаженным. Повинуясь последней здравой мысли, он вытащил из-под нее промокшее покрывало и бросил на пол.

— А можно, я по-прежнему буду называть это волшебством? — застенчиво прошептала она.Он задрожал.

Внезапно она оказалась лежащей на спине, зажатая между атласом одеяла и мужским телом, сгорающим от желания.

— А как же еще можно это называть?

Она почувствовала, что его возбужденная плоть вжалась в ее бедра, раздвинула их и быстро сдвинула снова. Он изогнулся, застонал и ринулся вперед, продвигаясь внутри этих шелковистых ножен, созданных ею для него. А когда он добрался до вожделенной вершины, она ослабила хватку ног, вручая ему заслуженную награду. Он сделал еще одно движение, и тела их соединились.

Они задвигались оба в гибкой согласованности. Их обостренное восприятие росло и ширилось, переполняясь наслаждением. Еще раз, еще… и они вместе достигли пика, и взмыли ввысь, в область пылающих солнц и горящих звезд… сожженные и преображенные внутренним огнем… оставив окалину страхов и страданий позади.

Вместе они парили, свободные и навечно соединенные, вотканные безвозвратно в яркую, пеструю ткань своей общей судьбы. Их не разделяло ничто, у них не было ни тайных страхов, ни сомнений. Была только нерушимая связь, взаимное обязательство.

Они лежали на боку, лицом друг к другу, соприкасаясь только пальцами ног, коленями, носами… и руками. Они прислушивались к шуму затихающей бури в своей крови и к шелесту дождя за окном. Дождь тихо барабанил по стеклам — это был мерный, успокаивающий звук.

— А ты знаешь, почему я получил такое необычное имя — Рейн? — проговорил он вдруг негромко.

Она покачала головой.

— Расскажи.

— Мама всегда любила звук дождя. И в ту ночь, когда я родился, она все прислушивалась к шуму дождя и решила назвать меня в его честь. Рейн — это же дождь.

Она погладила его ладонью по щеке.

Они проснулись в объятиях друг друга, с улыбкой на губах и принялись обсуждать бурные события минувшего вечера. Рейн хохотал, вспоминая выражение лица зловредной Глории, и даже сумел убедить Чарити, что ничего трагического в случае с лопнувшими панталонами толстого графа не было. Впрочем, в происшествии с упавшей люстрой она не находила решительно ничего смешного, однако позволила себе улыбнуться при воспоминании о том, как Рейн носился по герцогскому особняку в сюртуке наизнанку и в одной туфле.

— Господи, Рейн, что же о нас подумают в свете?

— Наверное, все решили, что я опасный сумасшедший, жену держу в страхе… — Он коснулся рукой ее груди. — И, давая волю животным инстинктам, силой овладеваю доставшейся мне белокурой красавицей.

— После вчерашнего… нас что, больше не будут нигде принимать?

Он засмеялся:

— Ну, нельзя сказать, что репутация наша сильно улучшилась. — Он поцеловал тонкую морщинку, появившуюся меж ее бровей.

— Извини меня, Рейн. Я знаю, как много это для тебя значило — быть принятым в свете. А теперь из-за меня и моего… — Он зажал ладонью ей рот и грозно прищурился. Когда он убрал руку, она договорила: — …упрямства. Я собиралась сказать «моего упрямства». Теперь ты скорее всего снова стал изгоем. Может, если мы извинимся… Бабушка могла бы опять обратиться к дяде Тедди…

— Да плевать.

— Что? Но ведь ты… — Она не договорила.

— Ну его, этот высший свет. Мы можем заняться чем-нибудь другим — отправиться путешествовать, например. Я знаю, тебе понравится. И потом, мне всегда хотелось прикупить имение…

— Но у тебя уже есть имение.

— У меня? — От изумления глаза его широко раскрылись.

— Стэндвелл. Ты же получил Стэндвелл, когда женился на мне. Это мое приданое.

Лицо его стало задумчивым. Он вдруг сообразил, что за все это время ни разу не поинтересовался приданым жены. Деловая сметка ему отказала.

Видя, что муж нахмурился, Чарити добавила:

— Земли у нас очень неплохие. А подковы в доме можно и снять.

Он ухмыльнулся, радуясь ее практичности и наслаждаясь жаркими поцелуями. Однако что-то связанное со Стэндвеллом все же беспокоило его. Он поднял голову, посмотрел на жену и вспомнил. Ну конечно, ее мучает чувство вины, она считает себя виновной в смерти отца. Потому-то она и приняла так легко на веру нелепые суеверия.

— Если земли такие хорошие… то почему твой отец был все время без гроша? — Он увидел, как глаза жены потемнели и она напряглась всем телом. — Я могу объяснить тебе почему. Он плохо управлял имением. Стэндвелл пришел в такой упадок по причинам, не имеющим ни малейшего отношения к тебе и всем твоим приметам. Чарити, твой отец был хорошим человеком, наверное, даже замечательным. Но он управлял имением плохо и принимал неразумные решения. Ведь это он, решив заняться контрабандой, вышел в море в грозу и шторм. Так почему же ты обвиняешь себя в том, чего даже не знала? Как можно винить себя за последствия поступков других людей? Беспечных, неумелых, необдуманных…

Теперь она готова была принять неприятную правду. Детские воспоминания нахлынули на нее. Но она смотрела на эти сценки из прошлого глазами взрослого человека. Вот ее отец бросает гроссбухи и отправляется на охоту или рыбалку с Гэром и Перси. А сколько раз арендаторы приходили к нему с каким-то делом и не заставали дома! А потом отец говорил бабушке, что арендную плату опять не заплатили, пожимал плечами и приказывал уволить еще кого-нибудь из домашней прислуги. Да, такой способ управления очень отличался от деятельности Рейна, который ежедневно ездил в свою контору и не забывал про тяжкий труд в порту. Нынешняя ночь оказалась ночью прозрений, переломным моментом, когда отбрасываешь девичьи страхи и отказываешься от детских иллюзий. Ее обожаемый отец, покойный Аптон Стэндинг, был и в самом деле славным человеком, но дурно управлял имением. Рейн был прав и насчет остального.