– Похищены? – уточнил Крайцлер тем возмутительно невозмутимым тоном, который возникал у него в минуты опасности. – У кого-то странное представление о чувстве юмора, нет?

– Боюсь, это не шутка, – ответил я, налегая плечом на дверь и выясняя, что она весьма крепка. – Многие фараоны всего на три шага отстоят от тех, кого им полагается ловить. И сдается мне, Коннор сделал их очень быстро.

Ласло мои слова искренне изумили:

– Даже не знаешь, что сказать в такой ситуации. Вам случайно не нужно покаяться в чем-нибудь ужасном, Мур? Я, конечно, не священник, но в какой-то степени могу…

– Крайцлер, вы что, не слышали меня? Это! Не! Шутка! Как раз в этот миг карета вильнула, и сила инерции довольно крепко припечатала нас к противной стене салона.

– Эгхм… – промычал Крайцлер, усаживаясь на место и ощупывая себя на предмет возможных травм. – Я, похоже, начинаю разделять вашу точку зрения.

Примерно четверть часа спустя наша безумная гонка прекратилась. Куда бы нас ни завезли, вокруг висела тишина, изредка прерываемая лишь руганью и проклятьями возниц. Коннор наконец открыл дверь и мы вывалились наружу, оказавшись, как я понял, где-то в районе Мюррей-Хилл на Мэдисон-авеню. Табличка на фонарном столбе поблизости возвещала, что это «36-я улица», а перед нами высилось громадное элегантное здание из бурого песчаника; парадный вход обрамляли две колонны, а выше топорщились эркерные окна. Мы с Крайцлером переглянулись. Место было знакомо обоим.

– Ну-ну, – сказал Крайцлер заинтригованно и даже с легким трепетом в голосе.

Я же, в отличие от него, был решительно раздавлен.

– Какого черта? – прошипел я. – Зачем ему…

– Двигайтесь, – скомандовал Коннор, указывая на вход. Сам он, впрочем, остался у кареты.

Крайцлер снова посмотрел на меня, пожал плечами и начал всходить по ступеням.

– Думаю, нам стоит войти, Мур. Этот человек не из тех, кто любит ждать.

Внутри дома № 219 по Мэдисон-авеню, чей интерьер отражал уже знакомую комбинацию фантастической роскоши и безупречного вкуса, отмечавшую фасад здания, нас встретил настоящий английский дворецкий. Под нашими ногами расстилался мраморный пол, а простая, но просторная лестница уводила на верхние этажи. Впрочем, судя по всему, наша цель находилась впереди, а не наверху. Мы миновали образцы великолепной европейской живописи, скульптуры и керамики – все изысканное и поданное просто, без нагромождений, к которым питали отвратительную склонность семейства вроде Вандербилтов. Наш путь лежал в глубину дома. Там дворецкий распахнул перед нами филенчатую дверь, за которой открылась даже не комната, а тускло освещенная пещера. Мы вошли.

Высокие стены комнаты были обшиты красным деревом с Санто-Доминго, которое в таком свете казалось практически черным. Прислуга в доме – да и городские легенды – именовала это место «Черной библиотекой». Пол устилали роскошные ковры, одна стена зияла провалом гигантского камина. По стенам также было развешано немало полотен европейских мастеров в дорогих золотых рамах, а высокие шкафы ломились от переплетенных в дорогую кожу книжных редкостей, собранных хозяином за десятки путешествий через Атлантику. В этой комнате проходили, пожалуй, самые важные встречи в истории Нью-Йорка – да что там, всех Соединенных Штатов. И хотя одного этого факта хватало, чтобы вызвать наше с Крайцлером недоумение касательно собственного здесь присутствия, собрание лиц, наблюдавших за нашим появлением, вскоре не оставило места сомнениям.

На канапе по одну сторону камина сидел епископ Генри Поттер, а по другую томно такой же образчик мебели занимал архиепископ Майкл Корриган. Позади каждого стояло по священнику: человек Поттера был высок, худ и в очках, Корригана – мал ростом, пухл и носил густые белые бакенбарды. Перед самим камином располагался человек, в котором я узнал Энтони Комстока, печально известного цензора Министерства почт США. Комсток двадцать лет использовал нрава, которыми его наделил Конгресс (конституционно, тем не менее, спорные), для ревностного пресечения любых попыток распространения контрацепции, средств прерывания беременности, неприличной литературы и фотографий – иными словами, всего, что так или иначе попадало под его довольно широкое определение «непристойности». У Комстока было жесткое и подлое лицо, что неудивительно; но и оно смутило нас не так, как физиономия человека, стоявшего напротив него. Бывший инспектор Томас Бёрнс имел высокие кустистые брови, изгибавшиеся над всезамечаюшими пронзительными глазами, однако огромные ниспадающие усы никогда не позволяли верно истолковать его настроение и мысли. Когда мы прошли в комнату, Бёрнс повернулся к нам, брови его вопросительно вздернулись, и он качнул головой в сторону гигантского стола орехового дерева, высившегося посреди комнаты. Я проследил за его взглядом.

За столом, просматривая бумаги и время от времени что-то записывая, сидел человек, чья власть превышала власть любого финансиста, когда-либо рождавшегося на свет. Человек, чьи вполне привлекательные черты уравновешивались носом – изборожденным трещинами, распухшим и обезображенным тем, что называется acnerosacea. Всякий представший перед этим человеком должен был прикладывать недюжинные усилия, чтобы ненароком не засмотреться на этот устрашающий нос, ибо имел все шансы заплатить за свое нездоровое любопытство куда страшнее, чем ему представлялось.

– Ах да, – сказал мистер Джон Пирпонт Морган, отрываясь от бумаг и вставая. – Входите, джентльмены, и давайте наконец уладим это дельце.

Fons et origo[25]всей действительности, с абсолютной или же практической точки зрения, субъективен, заложен в нас самих. Как беспристрастные, не подверженные эмоциям мыслители, мы придаем реальность всем объектам, занимающим наше сознание, ибо все они – как минимум феномены, объекты нашей мимолетной мысли. Но как мыслители с эмоциональными реакциями, мы наделяем избранные нами объекты тем, что представляется нам более высокой степенью реалистичности, тем самым выделяя их на фоне прочих и побуждая их к жизни силой собственной ВОЛИ.

Уильям Джеймс. «Принципы психологии»

Дон Жуан, ты звал меня на ужин

Я пришел.

Да Понте. Из оперы Моцарта «Дон Жуан»

Я с трепетом сделал пару шагов к двум роскошным мягким креслам напротив камина у стола Моргана. Крайцлер же остался недвижим, пригвоздив финансиста ответным суровым взглядом.

– Перед тем, как я соизволю сесть в вашем доме, мистер Морган, – сказал Ласло, – можно поинтересоваться, входит ли в вашу обычную практику подкреплять свое гостеприимство огнестрельным оружием?

Морган дернул большой головой и зафиксировал тяжелый взгляд на Бёрнсе, который лишь беззаботно пожал плечами. Серые глаза бывшего полицейского заискрились, мол: «С волками жить, мистер Морган…»