Он поднялся из-за стола.

– Запись о смерти… – Кади похолодела: – Погоди, а кто умер?

– Э-э, странное имя.

– Билха?

Она лихорадочно перелистывала страницы, которые принес Алекс, в поисках чего-нибудь официального, похожего на свидетельство о смерти, но ничего подобного не попадалось. Неужели Билху поймали? Ее казнили? Был ли Илай наказан вместе с ней?

– Да, Билха. О ней лишь несколько упоминаний. Только то, что она родила сына в тысяча семьсот шестьдесят первом году и умерла в тысяча семьсот шестьдесят пятом, не говорится, сколько ей было лет. – Алекс наклонился над столом и указал на одну из страниц: – Это вместе с кухонным инвентарем, видишь список продуктов? Записано, что она умерла от случайного употребления ядовитых грибов. Библиотекарь архива сказала, что это, вероятно, для того, чтобы никто больше не готовил такое и не ел то, что она делала.

Рядом с чем-то, похожим на список закупки овощей, Кади обнаружила небрежные каракули: «Негритянка Билха отужинала грибным супом и умерла». Почти беззвучный стон сорвался с ее губ. Разумеется, Билха ничего случайно не проглотила, женщина, которая умела делать лекарства из растений, вряд ли была необразованной домашней кухаркой. Она покончила с собой.

– Обожаю это «отужинала» – прекрасно. Дополнительный балл сам напишется. В любом случае увидимся в классе. – Алекс взял свой поднос и оставил Кади в одиночестве и растерянности.

Итак, Билха покончила с собой в тот же год, когда подбросила Илая. Должно быть, ей было слишком больно прощаться с сыном. Или может, в случае, когда ее ребенок рос всего в нескольких городах отсюда, Билха не доверяла себе. Боялась, что не сможет остаться в стороне, не рисковать всем ради одного взгляда, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Или, может быть, она говорила, что самоубийство было частью плана с самого начала, а Кади была слишком тупа, чтобы услышать.

Билха сказала, что она – черная метка на будущем сына, она хочет ее уничтожить, она хочет, чтобы мальчик возродился белым сиротой. Она ни за что не допустит, чтобы остался какой-то след, который может поставить под угрозу новую жизнь ее сына, даже если она и была этим следом. Сила материнской любви могла сравниться только с силой материнского горя.

Кади должна была догадаться.

Пожалуй, хорошо, что нигде в архивах нет упоминания об Илае. Была бы большая новость, если бы ребенок рабыни, принадлежащий президенту Гарварда, был пойман, пытаясь выдать себя за белого мальчика. Кади надеялась, что это сойдет ему с рук.

Жертва Билхи не была напрасной.

Но ее смерть была.

Слеза упала на бумагу, и Кади вытерла глаза. Внезапно шум разговоров студентов и звон столового серебра, казалось, усилились и стали невыносимыми. Она встала из-за стола, оставив тарелку и поднос. Кади пробиралась через сокурсников с нарастающим чувством клаустрофобии, ощущая, как все толпятся вокруг нее, смотрят на нее, осуждают. Она испытывала отвращение к самой себе. Она была так сосредоточена на том, что может произойти, если план Билхи не сработает, что совершенно упустила из виду то, что произойдет, если план сработает.

Как она могла быть настолько наивной и думать, что «помогла» Билхе? Быть настолько легкомысленной, чтобы недооценивать боль потери сына? Она была всего лишь еще одним белым человеком, который не понимал. И даже двести пятьдесят разделяющих их лет не дали понять. Кади все равно помогла бы ей написать записку, которая позволила Илаю избежать рабства. Но если бы Кади подумала хотя бы на два шага вперед, она могла бы предвидеть риск самоубийства Билхи. Она могла бы придумать еще что-то, написать, создать другой план, другой выход. Могла что-то сделать, что-то сказать. Хотя бы попытаться.

Кади толкнула большие двойные двери и вышла на свет.

Ей нужно было добраться до последнего места, указанного координатами. Ей нужно было покончить со всем этим.

Кади зашагала по лужайке, позволяя резкому ветру высушивать влагу на щеках. Высокие вязы Олд-Ярда, такие пышные с листвой и украшенные приветственными знаменами, когда она только переехала сюда, теперь стояли голые. Яркие разноцветные стулья и столики кафе, которые стояли под ними в теплые месяцы, унесли внутрь. Трава стала жесткой и бледной от мороза. Кади поплотнее запахнула пальто и поспешила к Джонстон-гейт по одной из длинных диагональных дорожек.

Дорожки, пересекавшие дворы Гарварда, были, пожалуй, единственной бессистемной частью всего кампуса. В кривой сетке пересекающихся линий не было ни божественного плана, ни симметрии. Были просто пути под разными углами, оставленные разными людьми, в разные времена. Снова и снова, пока они навсегда не отпечатались в камне.

Тихие шелестящие шаги Кади по опавшим листьям были единственным звуком, как вдруг за спиной кто-то громко чихнул.

– Будь здоров, – произнесла она, оборачиваясь.

И только потом поняла, что позади никого нет.

– Прощу прощения. Я же сказал, что заболел.

Роберт.

– Ты ужасно быстро идешь. Куда мы спешим?

– В Первую приходскую церковь.

– О, да благословит меня Господь! Церковь, куда мне точно стоило пойти. Я присоединюсь? Может, удастся обратиться.

– Я не пойду внутрь.

– Да я шучу. Для меня все равно уже слишком поздно. Я был воспитан светским гуманистом, поэтому, естественно, у меня Sehnsucht до сверхъестественного. Sehnsucht по-немецки означает страстно жаждать. По правде говоря, сегодня мне не помешало бы отвлечься.

Ты кажешься очень рассеянной. Все в порядке?

– Нет. Я узнала сегодня очень плохую новость. Я допустила ошибку, пропустила очевидное, и случилось худшее. Не хочу об этом говорить.

– Все в порядке, я и сам в таком же тумане. Опять же, у немцев есть слово для обозначения этого чувства: lebensmüde. Уставший от жизни.

Кади тяжело вздохнула. Уставший от жизни. Она была именно такой. Или, может быть, просто смертельно устала. Наверное, и то, и то.

– Откуда ты знаешь столько немецких слов?

– Немецкие поэты-романтики. Я обращаюсь к ним каждый раз, как начинается приступ жалости к себе.

– Тот реферат по Элиоту, с которым ты мне помог, был настолько хорош, что мне не поверили, что я способна его написать. Тебе стоит получить докторскую степень по поэзии, а не по физике.

– Возможно, что после сегодняшнего придется.

– Почему? Что случилось?

– Рискуя вылить на тебя долгую покаянную молитву, скажу: я получил письмо из Квидиша. Мне отказали.

– Как такое может быть? У тебя же совершенно сумасшедшие показатели!

– Я тоже не мог понять. Поэтому попросил показать мне копию рекомендательного письма Бриджмена. Надеялся, что похвала уважаемого профессора, который знает меня лучше всех, поднимет настроение.