Крейг был не так пьян и обкурен, как я, а к тому же съел всего один кусок пиццы: на девять часов у него было запланировано некое таинственное свидание, о котором он упорно не желал ничего рассказывать. А пока мы смотрели «Чужого». Крейг принадлежал к числу тех, кто постепенно заменяет кассеты своих самых любимых фильмов дисками DVD. А еще он был из тех, кто сам для себя установил правило: на каждый купленный им новый, только что выпущенный фильм должен приходиться старый, но на DVD. Сейчас вот дошла очередь и до «Чужого».

Вот, значит, Крейг поглядел на меня:

— Пара ни к селу?..

— Ну да, — проговорил я, указывая на экран. — Смотри, как, черт побери, на борту «Ностромо» пар прет изо всех щелей. Кому, интересно, пришло в голову, что может быть столько пара на посудине, принадлежащей, наверно, к сотому поколению после нашего шаттла? А ведь даже на «Дискавери» с «Атлантисом» водяной пар не очень и увидишь? В чем дело, я хочу спросить. И ведь прием с тех пор используется на полную катушку практически во всех фантастических фильмах и безмозглых триллерах.

Какое-то время Крейг молча смотрел фильм, затем произнес:

— Сценографу.

— Что?

— Ну это пришло в голову художнику-оформителю, — авторитетно заявил Крейг, — Потому что хорошо смотрится. Декорации сразу становятся обжитыми и рабочими. В клубах пара может что-то прятаться, создается ощущение угрозы, как раз то, что нужно для ужастика или триллера. Вдобавок людям вроде тебя есть на что пожаловаться, тоже неоспоримый плюс.

— А я что, много жалуюсь?

— Я этого не говорил.

— Нет, но тонко намекнул. Так что отвечай.

— У тебя проблемы с восприятием фильмов, Кен.

— Вот как?

— Взять, к примеру, фантастику. Ведь по-твоему, существует только один приемлемый с технической точки зрения фильм?

— «Космическая одиссея две тысячи первого года».

Крейг вздохнул:

— Почему?

— Потому что Кубрик не пихает в космос звуки, их там у него нет. А еще потому, что он гений и знает, как обыграть их отсутствие, и в результате получается, например, дивный эпизод, когда один из героев, не помню, как его зовут, покидает космический катер, затем проплывает в воздушный шлюз и там, в еще не закрывшемся шлюзе, прыгает, как мячик, внутри, пока не задраивает люк и не включает подачу воздуха, и только тогда возникает звук. Восхитительно.

— А в остальных фильмах о космосе…

— Все куда менее достоверно: например, ты видишь космический взрыв и уже знаешь, что сейчас последует чертов звуковой эффект, совершенно зубодробительный.

— Значит…

— Плюс во всех фильмах со взрывами, такое ощущение, забывают про скорость звука. Видимо, кинорежиссеры не только не понимают, что звук не распространяется в вакууме, они явно не знают, как он распространяется в атмосфере.

Ты видишь взрыв на расстоянии полкилометра, и грохот раздается в то же мгновение, а не с задержкой на секунду с хвостиком, как было бы на самом деле.

— Однако…

— Правда, есть признаки того, что ситуация может измениться к лучшему. В «Братьях по оружию»[121]взрывов хватает. Собственно, и тут далеко до совершенства, но, по крайней мере, подход серьезнее — видно, что люди, занимающиеся спецэффектами, стараются делать взрывы такими, какими и должны выглядеть взрывы веществ по-настоящему взрывчатых (то есть вспышка — и повсюду летают обломки), а не каких-то там воспламенившихся паров бензина или неизвестно чего еще, все эти огненные клубящиеся облака — такая лажа.

— Почему?

— «Почему»?

— Ага. Почему подобная ерунда имеет для тебя такое значение? Ведь это всего лишь чертовы фильмы, Кен!

— Потому что это неправда, вот почему! — воскликнул я, размахивая для выразительности руками.

— Итак, — спокойно проговорил Крейг, — что произошло в той студии?

— Я тебе уже все рассказал.

— Да, рассказал и заверил, что это правда. Но другим-то ты рассказал нечто совершенно другое и, похоже, готов подтвердить ту версию под присягой, разве не так?

Я развернулся на диване — лицом к Крейгу, спиной к Сигурни с ее обреченными на гибель друзьями.

— Чего ради ты вдруг об этом заговорил, черт возьми?

— Кен, ты вечно выставляешь себя защитником правды и требуешь от всех придерживаться фактов, но теперь-то врешь людям в глаза.

— Но ведь в этом вся соль! Разве ты ничего не понял?

— Я прекрасно понимаю, что ты затеял, Кен, — рассудительным тоном заметил Крейг, — и даже готов тебе аплодировать. Наверное. — Он вытянул ноги, откинулся на спинку дивана и заложил руки за голову, — Ты решил обратиться к насилию, которое скорей принадлежит к арсеналу средств твоеголлохого парня, однако я понимаю зачем. Я только хочу сказать, что ради выполнения задуманного тебе придется поступиться этой твоей идеей насчет того, что правду нужно говорить при любых обстоятельствах, даже когда она неприятна.

— Крейг, не надо. Я ничем не лучше любого другого и вру на каждом шагу. Особенно в том, что касается отношений. Боже, мне бы самому хотелось стать нежным, внимательным, преданным однолюбом, но не получается. Я лгал… ну, большинству знакомых женщин. Я лгал своему начальству, прессе, потом…

— Мне?

Этот вопрос заставил меня умолкнуть. Я сел поудобнее и задумался.

— Знаешь, существует… ну, в общем, это называется белой ложью или ложью во спасение, так ведь? Относительно безобидная ложь, которая нужна, чтобы… пощадить чувства других или не дать им стать соучастниками… ну, либо соучастниками, либо…

— Спасибо за разъяснение, Кен, но я вроде бы как в курсе, что такое ложь во спасение.

— А еще это та фигня, которую приходится впаривать всем окружающим, даже друзьям, если скрываешь правду от кого-то одного.

Тот встроенный в мой мозг и постоянно включенный датчик-цензор, который обычно проверяет то, что я собираюсь сказать в прямом эфире, на несколько слов вперед, дабы убедиться в отсутствии там нецензурщины, теперь опять работал вовсю, только на этот раз он отслеживал слова лжи, не позволяя мне врать Крейгу напропалую, хоть я вовсе не собирался говорить ему всей правды, ибо в таком случае мне пришлось бы сознаться, что я врал ему часто и много, в особенности в связи с той ночью, которую провел с его женой.