— Я люблю тебя, — простонал он.

— Да, — шептала она. — Да…

Полный отвращения к собственному падению и ее победе, Джордан отдался нахлынувшим ощущениям.

На следующее утро Джил проснулась одна, и, еще ничего не понимая, сонно взглянула на будильник. Почти десять. Джордан, должно быть, давно ушел на работу. Джил не совсем пришла в себя, но чувствовала, что хорошо отдохнула, впервые за несколько месяцев. Собственно говоря, тут не было ничего удивительного. Страсть, соединившая ее с Джорданом прошлой ночью, была подобна землетрясению и оставила обоих выпитыми до дна, так что сразу после этого они заснули, как дети.

Джил будет помнить это долгое, выматывающее соитие до последних дней. Все это выглядело жуткой фантасмагорией, мерзким слиянием, подогретым стыдом и желанием, пожирающим обоих. Джордан превратился в дикого зверя, обезумевшего дикаря, нетерпеливо берущего добычу.

И, обессиленная экстазом, не в силах шевельнуться, Джил все же сознавала, что план удался и она победила. Джордан не смог противиться созданной ею иллюзии. Он оказался беззащитным и был вынужден сдаться, — маски спали, раз и навсегда.

Джил была сама напугана тем, чего добилась. Ее, основанная на обмане и фальши жизнь, достигла высшей точки. И эта ложь, как ни странно, позволила добиться правды о Джордане.

Джил лежала в постели еще с полчаса, размышляя над тем, что же им обоим делать дальше. Потом она встала и подошла к встроенному шкафу. Открыв дверцу, Джил заметила, что несколько костюмов Джордана исчезли. Не хватало также его рубашек, брюк, нижнего белья.

У Джил что-то оборвалось внутри. Значит, она слишком далеко зашла. Униженный тем, что она заставила его сделать, Джордан скрылся. Но он вернется. Джил была убеждена в этом. Теперь он не сможет ей противостоять. Прошлой ночью она применила оружие, от которого нет защиты.

Джил вернулась в постель и долго лежала, размышляя, что предпринять. Наконец она позвонила Джордану в офис, но тот был на совещании, и секретарь ответила, что он обязательно позвонит, когда вернется.

Джил поставила на плиту кофеварку и приняла душ. Потом оделась, выпила кофе, напряженно прислушиваясь, не зазвонит ли телефон. Она ждала все утро и весь день. Джордан не позвонил. В четыре часа его служащий принес письмо и сказал, что хозяин просил забрать одежду и туалетные принадлежности. Письмо было написано от руки.

«С этого дня ты свободна и можешь жить, как захочешь. Нам больше нечего сказать друг другу. Мои поверенные свяжутся с тобой».

Внизу была приписка, сделанная словно после долгого раздумья: «Береги себя».

Подписи не было.

Джил смотрела вслед рассыльному, уносившему еще один чемодан с вещами Джордана. Наспех нацарапанные слова: «Ты свободна», — пульсировали в сердце обреченным звоном похоронного колокола. Джордан, должно быть, понял, что для нее нет худшего наказания, чем одиночество. Его слова были намеренно жестоки и категоричны.

Оставшись одна, Джил побрела в спальню, где они занимались любовью всего лишь прошлой ночью, и встала перед большим, в рост человека, зеркалом, глядя на себя. Отражение было все еще расцвечено безумием иллюзии. Волосы принадлежали Лесли. Следы грима стерлись не до конца. Даже поза, манера держаться, выражение глаз напомнили о совершенстве ее игры.

Но это была не Лесли. Зеркало, подмигивая, стирало слезы и напоминало о реальности, единственной, которую ей не победить.

Джил осталась одна.

Прошло шесть недель. Джордан не виделся с Джил, и не позволял себе думать о ней. Он снова, не впервые в жизни, с головой ушел в работу и просиживал в кабинете по восемнадцать часов, почти не выпуская телефонной трубки, прося об одолжениях, заводя новые знакомства, назначая деловые свидания. Остальное время Джордан проводил в молчаливых размышлениях, выключая телефон и запрещая секретарше беспокоить его. Сейчас все его усилия были направлены лишь на принятие законопроекта Лазаруса и способов, которыми можно было заставить врага сдаться. Это было последним сражением Лазаруса с миром. И он был исполнен решимости победить.

В течение всего этого времени мысли о Джил лишь изредка посещали его, как о чем-то второстепенном, не играющем роли. Он повторял себе, что план, способный изменить лицо всей нации, более важен, чем жалкие эмоциональные потуги женатой пары — пары, которая в любом случае скоро разведется.

Но эта претензия на объективность была не более чем ширмой, скрывавшей правду. Джил не выхолила у него из головы ни на минуту. И только из-за нее все, что делал Джордан, носило оттенок отчаяния.

Теперь душу снова сковал забытый было ледяной холод, позволявший стать таким же безжалостно ледяным в отношениях с другими людьми. Возможно, именно потому, что он так глубоко похоронил в душе все чувства, шахматная доска профессиональной и деловой жизни предстала перед Джорданом с такой ясностью. Он еще никогда не сталкивался со столь сложной задачей. Собственные интересы Джордана почти не играли роли в его плане. Он беспокоился лишь за благополучие государства.

Мечта Джордана Лазаруса должна была вот-вот воплотиться в реальность.

Как-то ветреным мартовским днем, в четверг, Джордан, завершив ряд телефонных переговоров, уже готовился покинуть кабинет, но, поднявшись, неожиданно понял, насколько устал. Голова закружилась, и Джордан вспомнил, что сегодня не обедал. Пора начать лучше заботиться о себе. Сумасшедшая суета нескольких последних недель должна уступить место размеренной, спокойной, каждодневной работе, лишенной ненужного напряжения. До сих пор он пытался перегнать и заглушить собственных демонов. В будущем он должен осуществить мечту, которая придаст новое значение и смысл его жизни.

Именно с такими мыслями Джордан вышел из кабинета и резко остановился, увидев неожиданную гостью.

Это была Джил.

Глаза Джордана широко раскрылись. Он не видел жену больше полутора месяцев.

Джил выглядела бледной и осунувшейся. Она сильно изменилась с той ночи, когда она предстала перед ним в безумном обличье-маске, ночи, которую он хотел бы забыть.

— Странно встретить тебя здесь, — процедил он.

— Привет, Джордан.

— Чему обязан удовольствием?

Джордан ничего не чувствовал к ней, кроме неприязни.

Джин поднялась и сделала шаг навстречу.

— У меня кое-какие новости, — начала она. — Я бы хотела поговорить с тобой.

Джордан с расчетливым высокомерием поднял брови.

— Забавно, — бросил он. — Я думал, между нами уже не может быть ничего нового. Неужели у тебя остались еще какие-то сюрпризы, Джил?

Джил была глубоко ранена его сарказмом.

— Может, мне лучше уйти, — пролепетала она.

Он никогда не видел ее такой жалкой. Джил, казалось, превратилась в собственную тень. И в это мгновение сердце Джордана затопило сострадание. Но он не мог позволить себе смягчиться. Ни один человек в мире не причинил ему столько страданий, как эта женщина: она обманом женила его на себе, разрушила эмоциональные преграды, в которых так нуждался Джордан, чтобы чувствовать себя сильным, заставив его обнажить свою боль. Нет, он не испытывал ненависти к жене. Джордан хотел только, чтобы она навсегда ушла из его жизни.