Змеистый след приближался и было слышно шуршание шевелимых ковылей. На окраине лога расступились наконец густые травы и из них выглянул некто отводивший ковыль руками, как шторы.

Руки-то у него, безусловно, были. А вот что касается ног, то нога была одна. Причем не от калечества, совершенно наоборот: эта нога была пристроена к туловищу таким образом, что для другой не полагалось места. Так на единственной ступне он непринужденно себе и несся, надо думать — с рождения привыкший. Даже когда он припустился к ним навстречу, они никак не могли распознать: прыгает ли он или шагает, то есть делает ли его нога поступательное движение вперед, или колебательное, взад и вперед, как две ноги человека, чтоб каждый шаг вперед был мощнее, чем шаг назад? Из-за ошеломительной скорости не удавалось различить отдельных движений: так в конском беге никто никогда не может определить, бывают ли моменты, когда все четыре копыта коня оторваны от земли, или же в каждый отдельный миг на землю опираются по меньшей мере два копыта.

Когда существо застыло как вкопанное перед ними, они разглядели, что ступня была вдвое больше человечьей, гармоничной формы, с квадратными ногтями и пятью одинаковыми пальцами, короткими и прямыми.

Что до всего остального, одноногий был по росту как десяти или двенадцатилетний ребенок, то есть доходил нашим товарищам до пояса. Аккуратная голова была покрыта желтыми жесткими волосами, круглые глаза смотрели по-коровьи, нос был невелик и кругл, широкий рот растягивался до ушей и обнажал в улыбке (конечно, это была улыбка) здоровые красивые зубы. Баудолино с прочими узнали его мгновенно, поскольку немало читали и слышали про таких: исхиапод! С другой стороны, они ведь сами и поместили исхиаподов в письмо Пресвитера Иоанна…

Исхиапод снова заулыбался, воздел горе руки, соединив их над головой в знак привета, и выпрямившись, как статуя, на своей единственной ноге, произнес что-то вроде: — Алейхем саби, Яни кала бенсор.

— Подобных речей я еще не слыхивал, — сказал Баудолино. Потом обратился к тому по-гречески: — На каком языке ты изъясняешься?

Исхиапод ответил тоже на греческом, хотя достаточно корявом: — Я не знаешь, на каком языке я изъясняешься. Я думаешь, вы иноземец, говоришь на языке иноземца. Но вы говоришь как Пресвитер Иоанн и его Диакон. Я приветствуешь вас, я Гавагай, будешь полезен.

Увидев, что Гавагай безобиден, более того, дружелюбен, Баудолино и друзья спешились и сели на землю, пригласили его присоединиться и стали угощать тем немногим, что у них оставалось. — Нет, — отказался исхиапод. — Я благодаришь, я уже много ешь нынче утром. — Потом он проделал то, что по всем описаниям делают исхиаподы: лег на землю, задрал ногу и прикрылся ею для тени, а руки сунул под голову и снова блаженно улыбнулся, будто лежал под опахалом. — От бега отдыхаешь в прохладе. А вы кто будешь? Эх, быть бы вас дюжине, тогда скажешь: вернулась святая дюжина Волхвов, вместе с мавром. Эх, жаль вас только одиннадцать.

— У, знал бы ты, до чего жаль, — согласился Баудолино. — Но нас именно одиннадцать. Если Волхвов одиннадцать, ты ими не интересуешься, верно?

— Одиннадцать Волхвов не интересуешься никто. Каждое утро в церкви мы молишься за возвращение дюжины. Вернись одиннадцать, значит, мы неправильно молишься.

— Тут и взаправду ждут Волхвоцарей, — прошипел Поэт в ухо Баудолино. — Надо бы создать видимость, будто двенадцатый на подходе.

— Но чур, Волхвоцарей не поминать, — шепнул в ответ Баудолино. — Мы ходим дюжиной, а остальное пусть сами додумывают. Иначе когда Пресвитер Иоанн откроет, кто мы такие по правде, он напустит нас своих белых львов или кого-нибудь другого в подобном роде.

Потом он снова обратился к Гавагаю: — Ты говоришь, что служишь у Пресвитера. Значит, мы дошли до царства Пресвитера Иоанна?

— Ты подождешь. Ты не можешь говоришь: вот я тут в царстве Пресвитера. Маленько пройдешь и уже говоришь. Так и кто угодно придешь. Вы находишься в большой провинции. Тут Диакон Иоанн, сын Пресвитера Иоанна, он правишь этой землей. Если вы хочешь в землю Пресвитера, только этой дорогой и придешь в его землю. Все путешественники, кто ни придешь, прежде идешь в Пндапетцим. Это великий стольный Диаконов град.

— Сколько путешественников приходило сюда?

— Ни одного. Вы будешь первые.

— Что, вправду к вам сюда не заходил такой мужчина с черной бородой? — спросил Баудолино.

— Я никогда его не видишь, — сказал на это Гавагай. — Вы будешь первые.

— Значит, нам предстоит задержаться в этой провинции и дожидаться Зосиму, — проворчал Поэт. — Кто знает, явится ли он. Может, он еще в Абхазии. Путается в потемках.

— Хуже было бы, если бы он уже дотопал сюда и предъявил местному обществу Братину, — сказал на это Гийот. — У нас-то Братины нет. С чем мы явились бы к ним?

— Спокойнее. На спешку тоже время нужно, — мудро высказался Бойди. — Посмотрим, что тут такое, потом измыслим, что нам делать и когда.

Баудолино сказал Гавагаю, что с удовольствием задержится в Пндапетциме, дабы дождаться подхода двенадцатого, потерянного во время песчаной бури в пустыне за много дней пути до этого найденного ими места. И поинтересовался, где живет Диакон.

— Там, в своем дворце. Я вас поведешь. Лучше сперва я скажешь друзьям, что вы прибудешь. Когда вы прибудешь, тогда праздник. Гости дар Господен.

— А что, тут в траве есть еще исхиаподы?

— Я не думаешь. Но тут недавно, вроде, один знакомый блегм. Хороший знакомый. Это удачно. Обычно исхиаподы не друзья блегмам. — Он засунул пальцы в рот и испустил продолжительный, отлично модулированный свист. Через несколько секунд ковыли раздвинулись и вынырнуло новое создание, очень непохожее на исхиапода. Но зная заранее, что появится блегм, путешественники были готовы видеть именно то, что им представилось. Широкоплечая, очень коренастая фигура с тонкой талией, на двух низких волосатых ногах и без всякой головы, равно как без шеи. На груди, там, где у людей находятся соски, открывались миндалевидные выразительные очи; между ними невысокое вздутие с двумя ноздрями и округлая дыра, весьма подвижная, так что стоило пришельцу заговорить, отверстие заерзало и закривилось в зависимости от того, какие оно исторгало звуки. Гавагай что-то стал втолковывать новоприбывшему и показывал на посетителей рукой. Тот, по всей очевидности, кивал, то есть пригибал плечи вперед, как будто кланялся.

Он приблизился к присутствующим и сказал им примерно следующее: — Оуиии, оуиоиоиои, ауэуа! — Посетители дружески предложили ему чашку воды. Блегм достал из заплечного мешка тростинку и, заправив ее в отверстие, расположенное ниже носа, высосал всю воду из чашки. Баудолино предложил ему круглый сыр. Блегм приставил сыр ко рту, тот внезапно растянулся по размеру сыра и еда заскочила в дыру. Блегм сказал: — Эуаои оэа! — Потом поднес руку к груди, то есть ко лбу, как будто в чем-то поклялся, помахал новым знакомым обеими руками и снова нырнул в траву.

— Он дойдешь быстрее нас, — сказал Гавагай. — Блегм не бегаешь как исхиапод, но проворней, чем тягучие животные, эти вот под вами. А кто будешь эти звери?