История знает одно постоянно повторяющееся явление, а именно, в критические эпохи умы искателей истины направляют работу своей мысли и чувства на религию, а чуткие сердца пытаются согреть себя и оживить мечтой, жить в Боге и дать жить духу Божьему в себе. А по глубокому замечанию Неандера, «в духе своеобразного уклада немецкого народа всегда было то, что свою силу религиозный элемент почерпал из внутренней жизни души и что люди от разлада во внешней жизни уходили в бесплодное самоуглубление, в поисках Бога в глубине своего «я».

Якоб Беме (Jakob Bohme) (1574–1624) в мучительных поисках истины пробовал установить таинственную связь между сущностью и миром вещей. В его писаниях господствует полный глубокого настроения полумрак, подобный полумраку в наших старых готических храмах, в которые дневной свет проникает лишь через искусно разрисованные окна. В его мистических идеях, проникнутых мечтательной, глубокомысленной теософией, напоминающих чистотой своего молитвенного настроения мягкого Фому Кемпийского (ум. 1471), мы встречаемся со стремлениями натурфилософов. Им-то, при всех их недостатках и погрешностях, мы и обязаны тем великим переворотом, который отделяет Новое время от мировоззрения средних веков. Вместе с идеалом воспитания в человечестве чистого стремления к научной истине они пробудили в нашем народе национальное сознание. «Ибо, по словам Гердера, какой зрелой ни оказалась в смысле политического воспитания та эпоха; как ни туманны были ее космополитические мечтания, но во всех ее вождях тем не менее жило благородное честолюбие, и они хотели показать миру, что немецкое имя в самом себе носит свою силу, крепость и величие».

На это умственное течение неизмеримой важности налагает свою позорную печать ожесточенное сопротивление церковной ортодоксии и развитие вызванной ею полемической литературы XVII‑XVIII вв. Только в самое последнее время историческое исследование прошло по затерявшимся тропам этого движения, с трудом и рвением добыло из‑под неисчислимых наносных пластов дошедших до нас сведений золотое зерно и по этому зерну установило неопровержимо, что «большинство великих реформаторов, которые прославили свое имя на поле педагогики, точных наук и изучения родного языка в XVII в., связывают глубокие умственные взаимоотношения и даже своего рода крепкая внешняя организация».

Общим достоянием всех этих ученых и в то же время связующим между ними звеном является прежде всего глубокое отвращение от схоластических тенденций в педагогике и науке, господствовавших тогда во всех высших школах, а потом и сознание необходимости вывести философию из того подопечного и рабского состояния, в которое она была поставлена под влиянием господствующего церковного учения.

«Собственные познания», «наблюдения» и «собственные способности» — вот основные требования научного мировоззрения, вот чем должна руководиться любовь к природе. Сторонники нового умственного течения с целью подчеркнуть и внешним образом, что они — коренные враги средневекового мировоззрения, присвоили себе имя платоников или неоплатоников, а своей науке — пансофии. или натурфилософии. И на самом деле именно у Платона и Плотина можно найти основные черты их учения.

Этому движению предшествовал в XV‑XVI вв. целый ряд подготовительных событий. К ним относятся прежде всего возрождение интереса к классическому миру и неожиданное распространение античной литературы, обусловленное изобретением книгопечатания. «В творениях историков, поэтов и философов древнего мира эпоха увидела образы, которые потом долго еще питали тоску человечества по чисто человеческому, и вот люди Возрождения стали стремиться к целому и полному развитию своей индивидуальности». Проникшись универсальным духом древности, ученые эти сразу вступили в открытую борьбу с варварством тогдашней научной формы. В обращении появились новые идеи: живое стремление к национальной самостоятельности, энергичные попытки государства и бюргерства освободиться из‑под господства церкви и церковных властей, все смелее выступавшее сознание прав личности и решимость вырваться из‑под гнетущего ярма церковного авторитета. Все эти элементы объединились, как в своем центре, в Реформации.

Эта эмансипация умов от иерархической опеки получила существенное облегчение и толчок со стороны естественно — исторических занятий и исследований, возродившихся вместе с изучением классического мира. Кроме того, открытие Америки и установление водного пути в Индию не только раздвинуло границы земли, не только открыло новые пути для предприимчивости и торгового духа, но еще создало фундамент для науки, с высоты которого она постепенно раскрыла пред изумленным взором человека безграничность мироздания, наперекор изображениям «в священных регистах Santa

Casa». Еще больший переворот повлекли за собой открытия Коперника (ум. 1543), Кеплера (ум. 1631) и Галилея (ум. 1642).

Схоластика отвернулась от природы и экспериментального исследования и в своем слепом усердии к вере ушла в мир сверхчувственного. До сих пор церковная догма была для робкой мысли единственно истинной, теперь знания оказались надежнее всего. Природа снова вошла в почет. «Журчание ручья и шелест леса вновь заговорили с человеком на понятном ему языке, снежные горные вершины стали таинственными живыми существами и повели беседы между собой и с человеком. Так долго подавляемое чувство природы ожило вновь с первобытной силой». И вновь созерцательный ум обратился непосредственно к природе со всем ее великолепием и благородством, ее бесконечностью и жизнерадостностью; к познанию природы направилась и философия под воздействием умов, подобным Парацельсу, Бэкону (1562–1626), Кампанелле (1568–1639), Картезию (1596–1650), Ванини (1586–1619) и Лейбницу (1646–1716).

Научное познание природы не только разрушило целый ряд традиционных заблуждений и предрассудков, оно вывело человека из его дремоты, из полутемного храма средневековой романтики на свет и свежий воздух, оно обратило его духовные интересы к внешнему миру, к действительности, оно дало пищу и остроту взгляда пробудившемуся духу критики. «Теперь только впервые стало ясно, что уму человека действительно доступно цельное, неопровержимое и вполне удовлетворяющее знание, которое обещает в будущем разъяснить все, что пока темно».

Но помимо особенного предпочтения к природе и к отношениям человека к ней у платоников и натурфилософов замечаются черты глубокой религиозности. «Те самые люди, которые высказывали полнейшее равнодушие церковному учению, сознавали себя, однако, истинными христианами и чувствовали свою связь с Богом».

В мире их мысли центральное место занимала идея о Царстве Божием, возвещенном Христом, или идея о создании «храма» как они обозначали эту идею. Над развитием этой идеи они работали с особенным рвением.

В этом именно смысле платоники ставили мудрость выше знания и науки, а чувство гуманности, дух прощения, сострадание любви, добродетели, имеющие своим источником мудрость, — выше веры, предписанной их церковью с ее окостеневшим в бездушном формализме учением. Таким образом, свою жизненную задачу они видели в том, чтобы обратить на пользу воспитания человека всю совокупность человеческого знания, «всемудрость», чтобы вести род человеческий культом всеобщего просвещения к высшей ступени развития, к той безмятежности духа, которая возвышается над всеми заботами будничной жизни.