Скованная и онемевшая, Шарлотта садится на кровать.

— Я не могу быть такой, как ты, Эмили. Я не могу находить такого же удовлетворения.

— Удовлетворения? Боже правый, ты не знаешь меня, Шарлотта.

— Конечно, не знаю, потому что тебе так нравится.

С этим тоже позже: время еще будет. Когда она останется одна.

— Если ты думаешь, что я довольна… Нет, нет. Как раз знание того, что я никогда не смогу быть довольной, заставляет меня искать способ. Способ быть в мире. Оттого что знаю, что на самом деле я не должна в нем быть. Как в школе или казарме, когда тебя нет в списке для переклички, но ты ешь обеды и не поднимаешь головы, надеясь, что никто не заметит. Как раз потому, что я сплошь неправильная, мне необходимо найти что-то верное. И я нашла его здесь, в этой комнате. Мы все нашли, не так ли? Мы нашли что-то, что меняет условия жизни. Ты пишешь. Ты исписываешься, ты пишешь напрямик, ты пишешь правильно. Но такое впечатление, что ты забыла как. — Она обнимает Шарлотту, и та гнется, склоняется, подчиняется. — Шарлотта, он забирает твою жизнь.

— Моя жизнь — это он, — стонет Шарлотта на груди у сестры. — О Боже, Эмили, никогда никому не рассказывай, никогда не говори об этом. Я знаю, знаю, что это неправильно.

— Неправильно? Какого дьявола! Что за чушь про правильно и неправильно, при чем здесь это? — Они то ли обнимаются, то ли колотят друг друга. — Речь идет о том, убьет тебя это или ты выживешь. Тихо. Ш-ш.

Какое-то время Шарлотта тихонько рыдает. Эмили кончиками пальцев гладит ее волосы.

— Пообещай, — говорит Шарлотта, когда обретает способность говорить, — пообещай, Эмили, поклянись. Поклянись, что никогда не заговоришь об этом. Я выживу. Я остановлюсь, хотя и не знаю как. Но ты должна поклясться.

— Клянусь, клянусь. За кого ты меня принимаешь? Ах, ну да, конечно, ты ведь меня не знаешь.

Шарлотта поднимается с кровати; на ее лице — следы неистовых эмоций.

— Я ранила твои чувства.

— Да, но кровь не идет. Кроме того, ты, вероятно, говорила правду.

— Я завидую тебе, — с каменным лицом произносит Шарлотта. — Почти ненавижу тебя. Потому что ты можешь писать. — Она показывает на маленький шаткий столик, сложенные бумаги. — Ты писала перед тем, как я пришла, не так ли? Интересно, что именно? Но я, я не могу, понимаешь? Только письма. Ты была права. Без сомнений, оттого что я не вижу в этом смысла, от осознания, что это никуда не приведет, я не могу быть автором… Но нет, на самом деле причина в том, что все изливается в другую сторону. Мараю бумагу, как сумасшедшая, и ровным счетом ничего не создаю. — Она подходит к маленькому простому квадрату зеркала, которое служит Эмили туалетным столиком. Огромные глаза зло смотрят на нее из отражения, потом бросаются к Эмили. — Никак не ожидала, что любовь может быть похожей на смерть.

— Прости, этот визит нельзя назвать самым спокойным для тебя, верно? — сказала Мэри Тейлор, закрывая дверь спальни, чтобы отгородиться от шумной болтовни, которая по-прежнему воодушевленно продолжалась внизу. Дом Тейлоров в Клекхитоне был доверху заполнен Тейлорами и их родней, сплошь розовощекими, неутомимыми людьми, любящими поспорить. Прощальная встреча, но, что характерно, не печальная.

— Спокойствия мне хватает дома, — ответила Шарлотта.

— Как раз об этом я и хотела с тобой поговорить. — Мэри усадила подругу в кресло у кровати. — Вот так. Скажи, план открыть школу окончательно заброшен?

Шарлотта пожала плечами.

— Объявлений еще много. Элен по-прежнему раздает их всем, кому только может. Но если спросишь меня, я думаю, что учреждению сестер Бронте не видать учеников. Увы, нет. И, Боже правый, если какие-нибудь родители все-таки привезут дочку в Хоуорт, то, оглянувшись по сторонам, тут же заберут ребенка подальше. И я не стала бы их винить.

К сожалению, их проект по созданию школы — открыть школу в пасторате — свелся к ложному понятию. Подобно многим ложным понятиям, поначалу оно показалось великолепной идеей. Хорошо — они не могли оставить папу, стареющего и почти слепого, но если школа будет в доме, им и не придется этого делать. Каким-то образом они убедили себя, что для нескольких учениц найдется место, а когда начнет поступать плата за обучение, можно будет пристроить новое помещение… Лучшее от двух миров. Шарлотте удавалось верить в эту химеру достаточно продолжительное время.

— Что ж, в каком-то смысле ты ответила на мой следующий вопрос. Ты несчастна в пасторате — или, точнее, насколько ты несчастна?

— Половинка на серединку, как сказала бы Тэбби.

Мэри села на кровать и пристально взглянула на подругу. В Германии Мэри, дерзкая и настырная, училась в школе для мальчиков; теперь же они с братом наконец-то взяли билеты до Новой Зеландии, где она собиралась открыть свое дело. К прежней уверенности подруги добавилась такая невозмутимость завоеванного опыта, что Шарлотта просто-таки робела перед ней.

— Шарлотта, ты не можешь там оставаться.

— Конечно, могу. О да, мне не слишком нравится жить дома, но я жила в нескольких местах, и мне нигде не понравилось. На самом деле со мной, похоже, так всегда. Я еду куда-нибудь, и сначала кажется, что там довольно сносно, а потом…

— Это другое. Это тюрьма. Это не приведет тебя ни к чему хорошему, Шарлотта, я же вижу. На тебя находит тень, даже твой голос… Ты должна как-нибудь вырваться.

— Ах, Мэри, я не могу быть такой, как ты. Не могу просто собрать чемодан и отправиться за моря.

— Однажды смогла, — сказала Мэри, устремив на подругу несколько тяжеловатый взгляд, и после паузы твердо произнесла: — Шарлотта, я не хочу, чтобы ты была такой, как я. Я говорю не об этом. Я хочу, чтобы ты снова стала такой, как Шарлотта.

— Мне это не кажется слишком уж желательным. — Шарлотта встала, спасаясь от наряженного внимания Мэри. Подойдя к окну, она приоткрыла занавески. Стояла ясная ночь, и она принялась искать глазами звезды. Однако фабрика Тейлоров находилась прямо через двор, и оконное стекло было матовым от дыма. Внезапно дикое раздражение, охватившее Шарлотту, заставило ее повысить тон: — Но почему это должно волновать тебя? Тебя не будет здесь, и ты этого не увидишь. Ты уедешь к своей новой свободной жизни на другой конец света, и у тебя будет много других забот.

— Да, и, черт меня побери, я чувствую вину из-за этого! Но я все равно буду думать о тебе и переживать по поводу того, что с тобой происходит. Хочешь верь, хочешь нет.

Шарлотта водила по занавеске пальцами, не в силах повернуться.

— Разве не забавно, что люди ссорятся перед тем, как надолго попрощаться друг с другом? Словно хотят прогнать грусть.

Мэри рассмеялась.

— Господи, ты зовешь это ссорой? В моей семье это посчитали бы обменом любезностями. Шарлотта, я представляю, каково тебе в этом доме одной. Нет, я знаю, что в буквальном смысле ты не будешь одна. Да, есть Эмили, которая была бы рада жить на вершине скалы и быть такой же общительной, как каменная глыба. Да, есть твой отец, и он, несомненно, будет рад, если ты будешь продолжать приносить в жертву свое телесное и душевное здоровье, ухаживая за ним. Есть еще гуси во дворе и овцы на пустошах, которые тоже будут тебя немного подбадривать… Не думай, что это только сейчас, Шарлотта. Подумай о будущем. Вообрази, что ты будешь делать через пять лет.