Шарлотта послушно попыталась представить. Через пять лет… Что я буду делать? Весьма вероятно, буду по-прежнему ждать письма. Она закрыла лицо руками. Да, я буду сидеть, вся в паутине, и преданно ждать письма от него…

Мэри вскочила.

— Ах, Шарлотта, прости, не плачь.

Но она и не плакала. Стон, который вырвался из ее груди, был смехом — смехом, который был горше и мучительнее любых слез.

— Нет, нет. Со мной все в порядке. — Она мягко отстранила Мэри и принялась мерить шагами комнату. — Я рассказывала тебе о той учительнице в Брюсселе? О той, что с маленькими записочками. Ах, ей, наверное, было около тридцати. Без денег. В постоянной тревоге, что может случиться непредвиденное, что она потеряет работу. Поэтому она всем мужчинам в семье вручала эти маленькие записочки, чтобы те раздавали их своим друзьям. В записочках она рассказывала о своем уязвимом положении и спрашивала, не будет ли кто-нибудь так добр жениться на ней. Так добр… — Снизу доносились веселые голоса Тейлоров, повышаемые в добродушном споре. Интересно, откуда в них столько жизни? Шарлотта привыкла видеть в жизни редкое сырье, свою долю которого она, вероятно, уже исчерпала. — Нет, Мэри, я останусь. Я решительно настроена. Почему? Потому что так я хотя бы в чем-то решительна.

— Да, папа, подтверждают. У тебя теперь новый помощник. Викарий Бредфорда просит разрешения сообщить вам, и так далее. — Шарлотта читала для папы его почту; нельзя сказать, что вполне терпеливо: церковный стиль слишком уж напыщен. Она представила, как презрительно поморщился бы месье Хегер, как безжалостно занес бы над страницей голубой карандаш. Нет, нужно прекратить об этом думать. — Тот, что ты думал: мистер Артур Белл Николс, только что посвященный в духовный сан в Рипоне, недавний выпускник дублинского Тринити-колледжа. Твой соотечественник, пишет викарий.

— Верно, верно. Заметь, я так долго прожил за пределами Ирландии, что едва ли могу говорить о тесной связи с этой страной. Что ж, мне тяжело упоминать об этом, однако нашему приходу чрезвычайно необходим второй священник. Из-за моей беспомощности здесь скоро начнет падать уважение к Церкви.

— Ах, нет, папа, люди относятся к твоим проблемам только лишь с сожалением…

— Я не желаю быть объектом жалости, — прошипел Патрик и тяжело опустил на стол руку с длинными ногтями. — А теперь, будь добра, прочитай письмо полностью.

И она принялась читать, думая: «Что ж, мистер Артур Белл Николс, к какому бы сорту людей вы ни относились, я не завидую вашему сюда назначению».

Новости из того разряда, что заставляют задуматься, но не печально, а с сухой иронией: Генри Нюссей женится. Он нашел молодую леди, которая станет ему поддержкой и опорой, будет слушать его великодушные хмыканья и шумные речи, в общем, делать все то, что могла бы делать Шарлотта. Кроме того, у молодой леди есть свой небольшой доход, что тоже очень мило. Шарлотта была рада за него. Просто-таки тревожно, как искренне она была за него рада: несомненно, только любящая старая тетушка или святая могла бы с этим справиться. А Шарлотта знала, что ей никогда не быть ни той, ни другой.

Даже перспектива гостить в доме, где будут жить Генри и его молодая жена, скорее привлекала, чем отталкивала Шарлотту. Это было в одном из живописных поселков Пик Дистрикта[95], куда Генри недавно назначили викарием, и Элен находилась там одна, наблюдая за наведением порядка перед прибытием молодоженов. Она хотела, чтобы Шарлотта приехала к ней. Все это, писала она подруге, довольно сложно: а что, если невеста Генри не разделяет ее вкусов в выборе драпировок?

Читая письмо и слыша в нем чуть-чуть взволнованную трель Элен, Шарлотта улыбалась и тоже хотела приехать. Но сомневалась, что сможет. Папа по-прежнему находился в жестокой депрессии. Мистер Николс, викарий, прибыл — не какая-нибудь угрюмая, мрачная личность, с которой здороваешься и сразу забываешь, но, по всей видимости, серьезный и надежный молодой человек, тут же приступивший к выполнению своих обязанностей, что облегчило ношу. Однако слепота и зависимое положение продолжали терзать папу. Не способный читать, он нуждался в постоянной подкормке занимательными разговорами. Эмили была не сильна в этом, а если не видеть ее лица, от сокрушительного молчания сестры часто становилось еще неуютнее. Поэтому лучше Шарлотте остаться.

Но потом, совершенно внезапно, произошел удачный сдвиг, как будто все сидели не на тех стульях, а теперь передвинулись — и сразу стало удобно. Энн и Брэнуэлл вернулись из Торп-Грина на летние каникулы, а точнее, Энн вернулась насовсем.

— Папа, мы можем поговорить у тебя в кабинете?

Первый намек, пока Брэнуэлл еще перетаскивал багаж в прихожую. Конечно, дорогая, конечно. Энн вошла, дверь закрылась, и Брэнуэлл, бухнув на пол последний чемодан, выругался и с досадой произнес:

— Ах, если бы только у нас был слуга. Кто бы мог подумать! Энн, как всегда, послушна долгу — первым делом бросилась докладывать папе, чтобы сделать положенное. Но я могу сообщить, раз уж у вас глаза на лоб полезли от любопытства, что она решила покинуть должность в Торп-Грине. Да, уволилась, чтобы остаться в Хоуорте. Она беспросветная дурочка, о чем я ей и сказал. Неужели Энн не понимает, что лучшей должности она никогда не найдет? Но ничего не поделаешь, некоторым людям невозможно помочь.

Неожиданно он кинулся к двери кабинета, приложил ухо.

— Брэнуэлл! — вскричала Шарлотта. — Прекрати. Что с тобой такое?

— Четыре стакана или около того, думаю, — рассеянно произнесла Эмили, разбирая чемоданы.

Брэнуэлл со свирепым видом отошел от двери, засунув руки в карманы и насупившись.

— Да уж, поистине, вы ничего не знаете, вы обе. Никто из вас. Не уверен, повезло вам или не повезло, но вы ни черта не знаете о мире.

— Я рада, — усмехнулась Эмили.

— Что ж, прекрасно, если тебе так нравится. Безусловно, это мило и безопасно для тебя…

— Я имею в виду другое. Просто я рада, что Энн покинула Торп-Грин. Я говорю о возвращении Энн. Не о тебе. — Голос Эмили звучал спокойно, как будто речь шла о вполне обыденном событии. — Ей там никогда не нравилось.

— Мне там никогда не нравилось, — сказала Энн поздно ночью, когда гостиная осталась в их распоряжении: папа рано ушел спать по нерушимой привычке, Брэнуэлл — от тихого, но усердного пьянства. Они снова собрались за столом втроем, и снова в этом была какая-то особая правильность. — Наверное, меня там удерживала мысль о нашей школе, а все остальное казалось временным. А теперь, когда мы… когда стало ясно, что нам, похоже, не открыть школу, нет смысла выбиваться из сил. Вы, надеюсь, понимаете, что я хочу сказать. Нет, я не говорю это в мрачном смысле. Скорее всего, я просто поищу должность гувернантки в каком-нибудь другом доме, ведь в этом я пробыла достаточно долго.