Я понял, что урезонить безумца невозможно. Считая предосудительным его явное намерение отомстить дагеротиписту, я вовсе не хотел подвергать себя и свою маленькую спутницу риску из-за такого человека, как Герберт Баллингер.

Без лишних слов я схватил Луи за руку и потащил к лестнице. Затем мы направились к входным дверям. Проходя через смотровую, я услышал низкий, прерывистый стон. Остановившись, я увидел доктора Фаррагута, навзничь лежавшего на полу; по рубашке на груди расплылось большое темно-красное пятно.

– Подожди меня снаружи, Луи, – сказал я девочке, которая, быстро утвердительно кивнув, выбежала в дверь.

Войдя в смотровую, я опустился на колени рядом с Фаррагутом. Едва взглянув на рану на его груди, я понял, что она смертельна.

Внезапно по телу Фаррагута пробежала легкая дрожь. Он открыл глаза и тупо огляделся. Губы его зашевелились, словно он пытался что-то сказать. Наклонившись, я услышал, как он еле слышно шепнул:

– Я… я умираю?

Всего несколько минут назад, когда я, связанный и беспомощный, сидел в подвале, Фаррагут, злобно издеваясь, скаламбурил насчет «приступа» и «заступа», намекая на скорую смерть моей дорогой жены. Теперь меня охватило страшное желание угостить умирающего доктора его собственным ядовитым лекарством. Язвительные каламбуры готовы были сорваться с моих губ. Боюсь, доктор Фаррагут, что, подобно другим жильцам конкордовского кладбища, положение ваше обезнадеживающее. Похоже, что вы тоже уже не жилец. При виде вас сердце мое обливается кровью, хотя и не так, как ваше.

На самом деле ничего этого я не сказал. Только посмотрел на умирающего: румянец сбежал с лица доктора, глаза закатились, челюсть отвисла, и Фаррагут издал последний хрип.

Вскочив на ноги, я стремительно бросился на крыльцо, где меня поджидала моя маленькая спутница.

– Доктор Фаррагут умер? – спросила она.

Утвердительно кивнув, я быстро окинул взглядом коляску старого врача, надеясь, что мне удастся с ней управиться, – хотелось вернуться домой как можно скорее. К моему великому разочарованию, коляска оказалась не заложена и незаметно стояла под маленьким навесом.

– Что ж, Луи, – сказал я девочке, – похоже, придется нам прогуляться пешком.

Жаль, что я не лошадь, – ответила она. – А то посадила бы вас на себя верхом и поскакала, и не успели бы мы оглянуться, как были бы уже дома. Но поскольку я всего лишь девочка, то придется пройтись. Слава Богу, луна светит ярко. Так что не заблудимся.

– Не заблудимся, если пойдем по дороге, – сказал я. – Даже в такую светлую ночь, как сегодня, короткая тропинка через лес – ненадежный путь.

Спустившись с крыльца, мы прошли через двор и направились к Лексингтон-роуд, Не успели мы как следует отойти, как ночную тишину нарушил приглушенный выстрел, донесшийся откуда-то из недр дома доктора Фаррагута.

Столкнувшись лицом к лицу с перспективой ужасной смерти, человек переживает подлинный эмоциональный взрыв. И главное среди этих чувств – непреодолимая радость.

Восстав из отвратительного подземелья Фаррагута, я почувствовал себя рожденным вновь – словно, впав в каталептический припадок и погребенный заживо, чудесным образом был поднят из могилы. Каждый вдох холодного ночного воздуха казался мне более упоительным, чем глоток лучшего амонтильядо.

Луи явно переживала то же самое. Широко шагая рядом со мной, она болтала еще больше, чем обычно, как будто внезапное освобождение смыло некую внутреннюю плотину и наружу хлынул бурный поток слов. Она изумлялась коварству доктора Фаррагута, делилась ужасом, который испытала, услышав его омерзительные откровения, разоблачала дагеротиписта как бессердечного злодея и ясно дала понять, что, хотя и порицает склонность Питера Ватти к линчеванию, ни под каким видом не способна вызвать в себе ни капли сочувствия к обеим жертвам, особенно Баллингеру.

– Думаю, что это самый страшный человек, который когда-либо жил на земле, и он не заслуживает никакого милосердия! – воскликнула она, имея в виду дагеротиписта. – И все же не понимаю, отчего мистер Ватти так ненавидит его. Мистер Ватти говорил что-то насчет того, чтобы «вернуть ее к жизни» и что мистер Баллингер солгал ему. Что все это значит, мистер По?

Хотя мне совсем не хотелось лгать своей маленькой спутнице, я не собирался описывать ужасы, с которыми столкнулся в доме Ватти, негоже было рассказывать обо всех этих мерзостях невинной девочке. Поэтому я ответил так:

– Как тебе известно, мистер Ватти так никогда и не оправился после безвременной смерти своей любимой жены Присциллы. Он до сих пор питает безумную надежду, что однажды она вернется к нему. Мистер Баллингер, играя на отчаянии бедняги, продал ему за крупную сумму мазь, которая якобы должна была воскресить его суженую.

– Ну и ну! – воскликнула девочка.

– Но скажи, Луи, – спросил я, желая как можно скорее сменить тему. – Как тебе удалось освободиться от своих пут? Сам я был так крепко привязан к креслу, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

За это спасибо вам, мистер По, – ответила девочка. – Помните представление в музее мистера Кимболла? Вы с Вирджинией сидели прямо за нами и, когда профессор Пауэлл показывал свой фокус с гробом, рассказали ей, как ему удалось выбраться, напрягая руки и ноги, когда его связывали, а затем, расслабившись, выпутаться из веревок. Признаюсь, я страшно разозлилась на вас тогда, из-за того что вы разрушили волшебство, что только доказывает, что никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь, как всегда говорит мамуля.

– Да, это верно, – откликнулся я, – и в этом один из парадоксов человеческого существования: порой несчастливые, даже трагические события по прошествии длительного времени могут неожиданно принести благие плоды.

Обычно быстрая прогулка по Лексингтон-роуд от жилища доктора Фаррагута до усадьбы Элкоттов занимала всего несколько минут. Однако ноги мои так затекли и болели, что я еле переставлял их. Прошло уже минут двадцать, а мы все еще не добрались до места.

К тому времени Луи наконец приумолкла. И в этот момент, когда мы подходили к спуску, до нашего слуха донесся стук лошадиных копыт. Через мгновение показались трое всадников, скакавших рысцой.

Едва завидев эту троицу, мы остановились посреди дороги и громко крикнули:

– Эй!

– Ей-богу, это они! – крикнул первый из всадников, по низкому, зычному голосу которого я сразу признал в нем своего старого приятеля Барнума.

Пришпорив скакунов, троица галопом домчалась до нас и быстро спешилась. Как я уже говорил, одним из мужчин оказался галерейщик. Вторым – Генри Торо. Последним – незнакомец с необъятным пузом, пышнейшими бакенбардами и заткнутым за пояс огромным пистолетом. При виде этого оружия я сделал безошибочный вывод, что передо мной шериф Дрисколл.

– Мистер Торо! – крикнула Луи и, одним прыжком оказавшись возле него, обняла друга семьи, что чрезвычайно щепетильный трансценденталист воспринял крайне нервозно. Он несколько попятился, высвобождая руки, словно не зная, куда их девать. Наконец ему это удалось, и он радостно хлопнул Луи по спине. А затем обратился к ней уже совсем тепло, без тени смущения.