Повернувшись к дагеротиписту, который пристально смотрел на меня, Фаррагут добавил:

– Мистер По во многом оказался прав, разве нет, Герберт?

– Мертвецки прав, – сказал Баллингер, зловеще улыбаясь.

– Тем не менее, – сказал я старому врачу, – для меня до сих пор остаются загадкой многие стороны этого дела. И не в последнюю очередь, конечно, какую роль сыграли во всем этом вы?

– Роль? Да никакую, – сказал Фаррагут. – Мне просто хотелось вернуть мои особые ингредиенты. Теперь, после того как Герберт вернул их мне, все в порядке.

– Понятно, – сказал я. – Стало быть, история о том, что вы нашли небольшой, случайно припрятанный запас этих чудодейственных веществ, была…

– Маленькой ложью во спасение, – ответил Фаррагут. – Никаких запасов нет. Единственные стоят вон там, на столе. Хотите взглянуть?

– Весьма, – произнес я.

Пока доктор Фаррагут направлялся к столу, дагеротипист подошел к своему аппарату и, подняв деревянную подставку так, что камера легла ему на правое плечо, перенес его через помещение, установив рядом с пылающими факелами.

– Мужайся, Луи, – шепнул я девочке, наклоняясь к ней настолько, насколько позволяли мне путы. – Помощь уже в пути. Я уверен.

С кляпом в виде носового платка доктора Фаррагута во рту мужественный ребенок мог только энергично закивать мне в ответ. Несмотря на наше отчаянное положение, взгляд ее выражал не страх, а скорее яростную решимость. Однако я не мог не заметить, что привязанные к подлокотникам кресла руки Луи дрожат от волнения.

В этот момент я снова сосредоточил внимание на докторе Фаррагуте, который вернулся и теперь стоял прямо перед моим креслом. В руках он держал самый маленький из лежавших на столе тряпичных свертков. Развязав бечевку, он стал разворачивать его. Как только он приступил к своему занятию, ноздрей моих коснулся исключительно неприятный, хотя и до странности знакомый запах, в котором я быстро признал зловоние, исходившее из шкатулки, когда ее впервые открыли после обнаружения в кабинете доктора Марстона.

– Вот, – удовлетворенно произнес добрый доктор, показывая мне содержимое свертка.

Выставленный на мое обозрение предмет выглядел настолько гротескно, что в первый момент я только ошеломленно перевел дух. Это было нечто сморщенное, съежившееся, красно-бурое, чуть побольше кулака взрослого мужчины. Однако долго противиться ужасной правде я не мог.

– Это сердце! – выдохнул я. – Человеческое сердце!

Одновременно я услышал, как рядом со мной взвизгнула от ужаса Луи Элкотт.

– Правильно, – довольным голосом произнес доктор Фаррагут. – А в других свертках – легкие и кожа.

Я помертвел от безумного ужаса, сопровождавшегося сильнейшим приступом дурноты.

– Это, – задыхаясь, произнес я, – пропавшие части тела зарезанной Лидии Бикфорд!

– Разумеется, – сказал доктор Фаррагут так, словно мое замечание было самым что ни на есть очевидным. – Герберт продал мне их, после того как убил девицу.

Значит, подумал я, любовник убитой девушки – обреченный и проклятый студент-медик Гораций Райе – был невиновен, как он все время и утверждал. И этот невинный человек повесился, а его развратный знакомый, Герберт Баллингер, сделал его портрет и вставил в рамку!

– Н-но вы наверняка не х-хотите сказать, – запинаясь, пробормотал я, – что используете этот отвратительный предмет при составлении своих лекарств!

– Ну-ну, успокойтесь, – сказал Фаррагут, – вы ведь видели книгу Палмера и должны помнить, что он пишет об использовании человеческих органов в лечебных целях.

Как только он это сказал, что-то промелькнуло у меня в голове: то был образ доктора Фаррагута, предлагавшего моей недужной жене странную кроваво-красную таблетку со словами: «Примите-ка это, сердешная моя». Привидевшаяся картина явилась мне во сне несколькими часами ранее, когда я ненадолго вздремнул в спальне элкоттовских девочек, вернувшись от доктора Фаррагута.

Очевидно, я интуитивно угадал правду во сне – возможно, после того как увидел раскрытую книгу Палмера на кресле доктора Фаррагута. Не следует удивляться тому, что истина приоткрылась мне во сне, поскольку вряд ли приходится сомневаться, что в глубине нашей души существует способность, мудростью своей превосходящая наш бодрствующий интеллект и дарующая нам бесценные прозрения, пока наш рассудок дремлет.

Глядя на старого врача широко раскрытыми глазами, выражавшими ужас и недоверие, я прошептал:

– То есть вы хотите сказать, что применяли на практике древние, варварские средства трупной медицины?

– О Господи, нет, – ухмыляясь, произнес доктор Фаррагут. – По крайней мере не по старинке. В конце концов, мы живем в девятнадцатом столетии, а не в Средние века! Никаких снадобий из менструальных женских выделений, чтобы облегчить боли при месячных, или тому подобной чепухи. Нет-нет. Мой метод основан на самых современных принципах новейшей природной медицины. В конце концов, почему наши тела состоят из чисто органических веществ? Небольшое количество человеческих тканей в сочетании с соответствующими ботаническими ингредиентами могут дать чудесные результаты. Знаете ли вы, что сам я страдал от такой жестокой сердечной недостаточности, что с трудом вставал с постели? И посмотрите на меня теперь! И это все благодаря моему чудодейственному «сердечному эликсиру»!

– Но, прописывая подобные средства, – сказал я, – вы превращаете ваших пациентов в невольных каннибалов!

Фаррагут пожал плечами:

– Люди с незапамятной старины с наслаждением предавались людоедству, мистер По. И себе же во благо. Как вы хорошо знаете, на земле еще много мест, где поедание человеческой плоти практикуется как священный обряд.

Несколько секунд я ничего не мог ответить. Однако долее не приходилось сомневаться, что за фасадом просвещенного благодушия кроется неизлечимый, неуемный безумец. Однако я понимал, что если надеюсь вовлечь его в беседу, таким образом откладывая смертный приговор, вынесенный нам с Луи, то должен действовать, как если бы он был совершенно разумным, трезво мыслящим человеком.

Поэтому, изобразив искреннюю заинтересованность, сказал:

– Вправе ли я тогда предполагать, что таинственный ингредиент, необходимый для приготовления лекарства моей жене, это часть вырезанных легких Лидии Бикфорд?

– Совершенно верно, – весело сказал Фаррагут. – Хотя печально говорить об этом, но боюсь, что вашей дорогой Вирджинии уже ничто не поможет. Жаль – она такая милая, милая девушка. Но сомневаюсь, что она долго протянет. Еще один приступ – и бери могильщик заступ, ха-ха!

– Вечно ты со своими чертовыми каламбурами, – фыркнул Баллингер, который, закончив устанавливать свой аппарат возле факелов, присоединился к нам.

Сосредоточив внимание на мне, оба на какое-то время повернулись спиной к Луи. Фаррагут почти заслонил ее от меня, но мне все же было видно, что девочка сидит, плотно зажмурившись, явно чтобы не видеть отвратительного органа, горделиво выставленного на наше обозрение безнадежно помешанным врачом. Я заметил, что обе руки ее все еще заметно дрожат – явный признак сильного возбуждения.