Во-вторых, к чему стремились авторы тех Евангелий, которые, как прямо сказал Барт Эрман, представляли собой явные подлоги? Чего именно они хотели? Чтобы читатели и правда поверили в то, что текст, о котором мы только что говорили, написал Никодим? Или это просто литературная условность, которую, как утверждают – впрочем, бездоказательно – мы встречаем и во Второпавловых посланиях? Или автор желал, чтобы читатели верили в истинность добавленных деталей – тех же споров после Воскресения, упомянутых в «Евангелии от Никодима»? А может быть, это просто благочестивая легенда, призванная то ли в назидание, то ли просто ради развлечения? Опять же, эти вопросы относятся и к каноническим Евангелиям. Если предположить, что Матфей (или тот, кто написал вторую главу Евангелия от Матфея) выдумал странствующую звезду (лично мне кажется, что это очень вероятно), что он пытался сделать? Обмануть читателей, заставив их поверить в том, будто эта звезда реальна? Или это просто была яркая возможность сказать, что Бог ведет людей всех народов и вер к тому, чтобы те почтили Христа – как нам говорят на столь многих проповедях в дни Рождества и Богоявления?

Изучение апокрифических Евангелий напоминает нам о том, сколь трудно понять расположение духа подобных авторов. А это, в свою очередь, заставляет нас задуматься о том, как мыслили авторы, создавшие канонические Евангелия – по крайней мере, должно бы заставлять. Как мы уже видели, в расхожих представлениях о рождении Христа переплелись не только Евангелия от Матфея и Луки – туда примешаны и элементы апокрифов, не в последнюю очередь потому, что сказать, будто они менее правдоподобны, нежели элементы канонических текстов, очень и очень непросто. Если в апокрифических повествованиях о детстве Иисуса и его Воскресении присутствует легендарный или вымышленный материал, тогда, возможно, он есть и в канонических версиях этих историй, и в этом отношении они тоже становятся подлогами – иными словами, их писали люди, знавшие, что повествуют о частностях, свидетелей которым нет. Мы просто не знаем, намеревались ли они сделать так, чтобы читатели в прямом смысле верили историям, сотворенным ими или же их неведомыми предшественниками. С религиозной точки зрения есть два легких пути: верить в то, что эти повествования исторически достоверны – или же отрицать, будто они вообще притязают на эту достоверность, и утверждать, что они изначально задумывались «символически» (или аллегорически – см. главы 12 и 13). А если правда действительно в том, что они создавались с целью убедить читателя в чем-то, чего никогда не случалось – и автор об этом знал? В таком случае их каноничность – это в любом случае не ответ, как бы ни одобряли их отцы Церкви, – а они, как мы видели, их одобряли.

В главе 8 я утверждал, что евангельские повествования, в общем-то, строятся по образцу биографий – и, как мне кажется, это справедливо и для апокрифических, и для канонических Евангелий. Эта классификация не подразумевает, будто все в них является достоверным и их создавали как историографические труды. И в древних, и в современных биографиях могут присутствовать эпизоды, не обязательно исторически точные – но они могут увлекать или проливать свет на характер предмета. В биографиях наших дней такие случаи особо оговорены, но в древние времена такого часто никто не делал: как печально известно, в речах, сохраненных для нас античными писателями, отражено то, что надлежало сказать герою повествования – а не то, что он сказал на самом деле, и это характерно даже для работ, в основе которых лежит историческая критика – скажем, для тех же произведений Фукидида. И насколько же ярче это проявится в библейских повествованиях, в которых историография переплетена с легендой неразрывно? Но перед нами это ставит вопросы и о достоверности, и о намерениях авторов. И отвечать на эти вопросы одинаково сложно, независимо от того, о канонических ли Евангелиях мы говорим – или об апокрифических, отвергнутых ранней Церковью как «подложные». Если в те далекие времена люди с легкостью могли принять фальшивые Евангелия – не знай они, что это поздние творения, а многие, по большей части, об этом знали – то нам, возможно, будет так же легко отвергнуть Евангелия канонические как полные легендарных и вымышленных приращений.

Пытаясь показать, что Евангелия, ныне присутствующие в Библии, оказались в каноне очень рано, я не намеревался утверждать, будто именно по этой причине они становятся «истинными» повествованиями: этот вопрос необходимо исследовать, и пути, призванные в этом помочь, рассмотрены в главе 8. Текст может быть очень древним, его могут принять везде как авторитетный – но тем не менее он все еще может оказаться неточным или даже вымышленным. В этой главе я не стремился подтвердить истинность канонических Евангелий в сравнении с апокрифическими; я просто хотел показать, что первые получили широкое признание уже в ранний период истории христианства, а вторые – нет. И все-таки даже те Евангелия, которые Церковь отвергла, часто оказывали влияние на последующие поколения – в тех частностях, о которых повествовали. Да, тексты, даже не принятые официально, могут сохранять свою важность, особенно для тех, кто нечетко представляет себе пределы канона – хотя епископы и богословы думают, что им-то эти пределы уж точно известны.

Некоторые из апокрифических Евангелий весьма увлекают, и более всех – «Протоевангелие Иакова», где описан момент, когда на глазах Иосифа мир вдруг замирает – в тот самый миг, когда у Марии рождается Иисус (в пещере – это все еще часть традиций в восточном православии).

Подобные украшения евангельских рассказов ничем не угрожают христианской ортодоксии, но тем не менее ни одно из них не вошло в канон – просто потому, что «Протоевангелие Иакова» возникло слишком поздно: Новый Завет уже обрел более-менее завершенную форму еще до конца II века, и к нему уже ничего нельзя было добавить. Такие произведения, как «Протоевангелие Иакова», по-прежнему пользовались большим почетом, и они присутствуют в более чем сотне греческих манускриптов, – но они не были Священным Писанием, даже несмотря на то, сколь много они внесли в историю о рождении Христа [26]. Впрочем, «Протоевангелие Иакова», хоть и формально не вошедшее в канон, обрело каноничность по крайней мере в нескольких областях христианского воображения.