Мэтт навел камеру «Блэкмэджик» на двух мужчин, игравших в шахматы в парке Вашингтон-сквер в лучах закатного солнца. Дэнни приехал чуть раньше, когда Мэтт еще не закончил снимать свою короткометражку, и Регги был им буквально очарован.

– Значит, это тебя тогда закрыли? – спросил бродяга.

– Меня, – ответил Дэнни, – в Фишкилле.

– Ну-ну… И как такому красавчику, как ты, удалось выжить в этом Фиш Киллере?[34]

Регги посмотрел на сидевшего напротив парня, чтобы тот подтвердил его слова.

– Думаю, просто не поднимая головы, – улыбнулся брат Мэтта.

– И не отлипая задницей от стены, – гоготнул Регги.

Дэнни не стал говорить, что чуть не умер в тюрьме. Что почти месяц провалялся в больнице.

– Поговаривают, тебя оттуда вытащил брат? – поинтересовался Регги.

– Нет, – мрачно ответил за него Мэтт, опуская камеру, – его вытащила оттуда моя семья.

Мэтт представил, как Мэгги с отцом корпели над горами свидетельских показаний и улик, наваленных на письменном столе их домашнего офиса, а мама летала в Небраску умолять губернатора помиловать сына.

Дэнни положил брату руку на плечо.

– Если б не этот парень, меня бы сейчас здесь не было.

Отчасти это действительно была правда, но основная заслуга все же принадлежала новому губернатору, который после вступления в должность первым делом заставил комиссию помиловать Дэнни. А его предшественнику, Ноа Брауну, остаток дней придется провести в той самой тюрьме, куда сначала упекли Дэнни.

– Аффлек, черт тебя возьми. Может, ты не так уж и безнадежен.

Мэтт поднял камеру.

– Нет, я серьезно. Свет вот-вот уйдет. А после заката нам надо кое-куда съездить.

Регги раздраженно фыркнул, повернулся обратно к шахматной доске и про себя пробормотал:

– Да кому он вообще нужен, этот твой фильм о двух стариках за игрой в шахматы.

Час спустя Мэтт с Дэнни сидели на террасе кафе на Четырнадцатой стрит. Перед Мэттом стоял высокий, запотевший бокал холодного пива – самое то для жаркого летнего вечера. Дэнни потягивал из стакана воду. Пить он бросил.

– Долго еще ждать? – спросил брат.

Мэтт посмотрел на телефоне время.

– До двадцати минут девятого.

В пространстве между домами показалось солнце. Они знали, в этот час на улицу с телефонами в руках хлынут целые толпы.

– Помнишь наш первый Манхэттенхендж? – Дэнни поднял на небо глаза, стараясь воскресить в памяти воспоминания. – Сколько тебе тогда было? Пять? Или, может, шесть?

– Шесть.

– Как Томми, – произнес Дэнни.

Мэтта накрыла волна эмоций.

– Какой он был? То есть мама с папой о нем много говорили, но мне так и не довелось…

Свою мысль Дэнни до конца так и не довел.

– Смешной. Маменькин сынок.

– Прям как ты в том возрасте.

Мэтт улыбнулся.

– Вот теперь я вспомнил, – сказал Дэнни, – это случилось в ту поездку, когда мы отправились к маминой подруге, у которой была кошка, а у тебя случился приступ аллергии. Ты тогда захрипел и до смерти всех напугал.

Мэтт вспомнил себя посреди незнакомой ванной комнаты и маму, пытавшуюся наполнить ее паром, чтобы открыть его легкие. Ее ласковый убаюкивающий голос, от которого он чувствовал себя в полной безопасности.

– Для всей семьи ты был настоящей морокой. Все только для тебя да тебе, – саркастично произнес Дэнни, признавая, от чего они ради него отказались. Он посерьезнел лицом. – Мэтти, я хочу, чтобы ты знал…

Парень поднял руку и перебил брата:

– Не начинай.

Дэнни сглотнул застрявший в горле ком и посмотрел на брата.

– Мы вам не помешаем, леди? – произнес чей-то голос.

Повернувшись, Мэтт увидел Ганеша, щурившегося на солнце.

За его спиной во всей своей красе стояла Кейла, купающаяся в золотистом солнечном свете. Они подвинули к небольшому столику два стула и сели, а девушка втиснулась поближе к Мэтту.

Тот посмотрел на брата, который в знак одобрения едва заметно кивнул.

– А где все? – удивился Мэтт. Вообще-то он приглашал всю их компанию из Рубин-Холла.

Ганеш пожал плечами:

– Кертис, вероятно, отправился на собрание своей секты, для Софии любование закатом слишком символично с точки зрения токсичного патриархального начала, а Ву-джина нам и самим не надо, он собой все солнце загородит.

– Напомни-ка мне, – начал Мэтт, – почему мы дружим с этим парнем, а?

Кейла покачала головой с таким видом, будто не имела об этом ни малейшего представления:

– Да едут они, едут.

Ганеш скрылся в баре. Дэнни встал и положил на стол деньги.

– Куда это ты? Ты же все пропустишь.

Народ высыпал на улицу с поднятыми в руках телефонами, стараясь запечатлеть себя на фоне солнца, зависшего в просвете между зданиями.

– Я просто люблю гулять здесь под открытым небом, – объяснил Дэнни, – потом поговорим.

И зашагал по улице, подставив спину солнцу, своей прежней уверенной походкой. Теперь он немного хромал – из-за нападения в тюрьме, – но в остальном ничего не изменилось. Дэнни остановили две девушки, наверное, узнавшие его по выпускам новостей, освещавшим освобождение из тюрьмы. Брат сделал с ними селфи и двинулся дальше.

Мэтт сожалел только об одном: что рядом не было отца, чтобы полюбоваться этим зрелищем.

Его руки коснулась Кейла.

Рядом с их столиком остановилась машина. Улицу заполонила толпа, желавшая заполнить свои соцсети снимками солнца, медленно катящего за горизонт. Из опущенных окон автомобиля с ревом вырывалась музыка.

Numb в исполнении «Линкольн Парк».

– Все в порядке? – уточнила Кейла.

Мэтт посмотрел ей в глаза.

В те самые глаза.

– Теперь да.

Потом

– Мне страшно, – прошептала Келлер в трубку спутникового телефона.

– Кто бы, на хрен, сомневался. Мне тоже страшно, хотя я сейчас не в какой-то халупе в Колумбии, а в трех тысячах миль от нее.

Муж никогда не говорил ей, какие эмоции испытывать, с неизменным одобрением относясь к ее чувствам, что