Боже, когда она была маленькая, еще до ее перехода, Рив был абсолютно уверен, что сможет защитить ее и позаботиться о ней. Когда она была голодна, он делал так, чтобы у нее была еда. Когда ей нужна была одежда, он ее покупал. Когда она не могла заснуть, он оставался с ней, пока ее глаза не закрывались. Теперь же, когда Бэлла выросла, Рив чувствовал, что мог дать ей лишь успокоение. Хотя, наверное, так и должно быть. Ребенку нужна просто хорошая колыбельная, чтобы избавиться от волнений и почувствовать себя в безопасности.

Держа ее в объятьях, он жалел, что нельзя также быстро решить проблемы, став взрослым.

– Я буду так скучать по ней, – сказал Бэлла. – Мы были разные, но я всегда любила ее.

– Ты была для нее большой радостью. Всегда.

Бэлла подняла на него взгляд.

– И ты тоже.

Он заправил ей за ухо выбившуюся прядь.

– Ты и твоя семья останетесь здесь?

Бэлла кивнула.

– Где бы ты хотел, чтобы мы остановились?

– Спроси у доджена матери.

– Так и сделаю. – Бэлла сжала его руку, хотя он не почувствовал прикосновения, и покинула комнату.

Оставшись один, он подошел к кровати и достал сотовый телефон. Элена так и не написала ему этой ночью, и пока он искал номер клиники в адресной книге, то старался не волноваться. Может быть, она осталась на дневную смену. Боже, он надеялся, что так и было.

Вероятность того, что произошло нечто плохое, была мала. Ничтожно мала.

Но вот он уже набирал номер.

– Здравствуйте, больница, – ответил голос на Древнем Языке.

– Это Ривендж, сын Ремпуна. Моя мать только что отошла в Забвение, и мне нужно, чтобы о ее теле позаботились, как это необходимо.

Женщина на другом конце ахнула. Медсестры не любят его, но все как один обожают его мать. Все ее любят…

Любили, подумал он.

Он провел рукой по своему ирокезу.

– Может ли Хэйверс приехать к нам домой с наступлением темноты?

– Да, конечно, и я хотела бы сказать от имени всех нас, что мы глубоко скорбим о том, что ваша мать умерла, и желаем ей спокойного перехода в Забвение.

– Спасибо.

– Подождите минутку. – Вернувшись, женщина сказала: – Врач придет сразу после захода солнца. С вашего разрешения, с ним будет помощник…

– Кто? – Он не был уверен, как почувствует себя, если это будет Элена. Он не хотел, чтобы она снова имела дело еще с одним мертвым телом так скоро, и то, что это была его мать, могло еще больше все усложнить. – Это Элена?

Медсестра замешкалась.

– А, нет, не Элена.

Он нахмурился, его инстинкты симпата очнулись, услышав тон женщины.

– Элена была на работе прошлой ночью? – Еще одна пауза. – Была?

– Прошу прощения, я не могу обсуждать…

Его голос превратился в рычание.

– Она приходила на работу или нет? Простой вопрос. Приходила. Или нет.

Медсестра заволновалась.

– Да, да, она приходила…

– И?

– Ничего. Она…

– Так в чем проблема?

– Никакой проблемы не было. – Раздражение в ее голосе сказало ему, что именно подобное приятное общение и было отчасти причиной, по которой его так не любили.

Он попытался сделать свой голос более ровным.

– Очевидно, что проблема существует, и вы расскажете мне о ней, или же я продолжу названивать, пока хоть кто-нибудь не ответит на мои вопросы. А если таковых не найдется, я заявлюсь к вашей стойке регистрации и сведу с ума каждого из вас, пока какой-нибудь сотрудник не расколется и не поговорит со мной.

Последовала пауза, которая практически кричала «какой-же-ты-урод».

– Хорошо. Она здесь больше не работает.

Рив с шипением выдохнул, и его рука быстрым движением легла на пластиковый мешочек полный пенициллина, который он хранил в нагрудном кармане своего костюма.

– Почему?

– Этого я вам рассказывать не собираюсь, независимо от того, что вы сделаете.

Послышался щелчок – она повесила трубку.

* * *

Элена сидела наверху за обшарпанным кухонным столом, рукопись ее отца лежала прямо перед ней. Она прочла ее дважды – сначала за своим рабочим столом, потом, уложив мужчину спать, пришла сюда, где снова перечитала весь текст.

Рукопись называлась «В дождливых дебрях помешательства».

Дражайшая Дева-Летописеца, если раньше Элена думала, что она чувствует сострадание к отцу, то теперь она на самом деле сочувствовала ему. Триста рукописных страниц были экскурсией по его психическому заболеванию, ярким описание от первого лица того, как и когда началась его болезнь, и куда она привела его.

Элена посмотрела на алюминиевую фольгу, закрывавшую окна. Голоса в голове, мучившие его, возникали из различных источников, и одним из них были радиоволны, излучаемые спутниками, которые вращались вокруг Земли.

Все это она знала.

Но в своей книге, ее отец описал Рейнольдса Рэпа[129] как реального представителя своего психоза: и фольга, и шизофрения держали его подальше от реального мира, изолировали его... с ними он чувствовал себя в большей безопасности, чем без них. Правда заключалась в том, что он любил свою болезнь настолько сильно, насколько же и боялся ее.

Много-много лет назад, когда семья обманула его в бизнесе и разрушила репутацию в глазах Глимеры, он перестал доверять своей способности считывать намерения и мотивы других людей. Он поверил не тем людям... и это стоило ему жизни шеллан.

Оказалось, Элена имела неверное представление о смерти своей матери. Сразу после падения их семьи, ее мать пристрастилась к опиуму, чтобы помочь себе справиться с навалившимися проблемами. Но временное облегчение, которое дарил наркотик, переросло в ее опору, так как жизнь, известная ей, рухнула... деньги, положение, дома, имущество, все куда-то разлетелось, словно прекрасные голуби, которые покидают свои насиженные места в поисках более безопасного места.

А затем неудавшаяся помолвка Элены: мужчина исчез, предварительно публично заявив, что он положил конец их отношениям, потому что Элена соблазнила его, намериваясь женить на себе.

Для матери это стало последней каплей.

То, что было совместным решением Элены и ее жениха, предстало так, будто она была женщиной недостойной, блудницей, развращающей мужчин, которые имели насчет нее лишь самые честные намерения. С такой репутацией в Глимере Элена никогда не выйдет замуж, даже если ее семья вернет себе все, что потеряла.