от стыда. Но вот щеки его запылали еще ярче от новой мысли. «Простил? А что простил? Разве она обманула меня? Изменила мне? Она же сказала, что любила его… его любила, не меня. Так как же после этого я мог принять за правду ее отговорку? Совсем потерялся я, что ли?»

Холодная запоздалая весна.

Нина пришла домой поздно вечером. Девушки были уже дома. Табельщица Наташа Спиридонова сидела на кровати и что-то шила. Увидев Нину, она спрятала шитье. За спиной Наташи, на желтенькой тумбочке между кроватями стояло круглое зеркальце, единственное в комнате, и Нина увидела в нем, что Наташа прячет шитье.

Все четыре кровати были покрыты одинаковыми байковыми одеялами. Только на той, что стояла в углу, подушка была с кружевной накидкой. Над этой кроватью висели открытки и маленькая карточка старушки. Это была кровать Лены Семеновой. Те, кто видел Лену только на работе, в управлении, или вечером в клубе, удивлялись тому, сколько у нее платьев. А подруги знали, что она меняла лишь воротнички и манишки к ним, и получалось совсем другое, новое платье. Дома ее всегда заставали за вышиваньем или за раскраской нового воротничка. Вот и сейчас она сидела перед своей кроватью, разложив разноцветную насыпку в стеклянных трубочках. Ее соседка, крановщица Сима из литейного цеха, вышивала белую шелковую косынку. Наташа, взглянув на своих спокойных подруг, чуть смутилась.

— Что это ты прячешь? — спросила Нина.

— Ничего не прячу. Платье шью.

Нина стала медленно раздеваться. Она сняла свою старенькую бархатную жакетку с вытертыми локтями, сбросила платье, достала из тумбочки полотенце и мыло. Девушки занимались своей работой и не глядели на нее, и Нине показались странными их молчаливость и занятость. Обычно они встречали ее веселыми шутками, понимающе улыбались, и Наташа спрашивала, как поживает любезный Сенечка. Теперь бойкая веснушчатая табельщица казалась смущеннее других. Вернувшись в комнату, Нина стала взбивать мокрые от мытья волосы. Сначала она наклонилась влево, потом вправо, затем откинула волосы назад и посмотрела на усердных подруг.

— Отчего молчите?

Девушки переглянулись, одна сказала:

— Не все же смеяться, бываем и заняты.

— Усердные какие, прямо страсть!

Молчание подруг обидело ее. Может быть, не столько само молчание, сколько то, что все эти девушки были заняты обновами, а вот она только что сбросила потертую жакетку и старенькое платье. Даже Наташа, на что уж вся в мальчишку, а и та взялась за иголку. А Нина не могла делать себе подарки, потому что должна была, хоть и не часто, посылать матери немного денег. Боясь расстроиться, она решила не думать, сняла рубашку и, разобрав постель, быстро легла. Ржавые пружины заскрипели под ней, и это, к ее легкой досаде, понравилось ей, и она несколько раз повернулась, натягивая одеяло.

— Ой, какая скрипучая! — сказала Сима.

Нина, казалось, только и ждала этих слов и недовольно ответила.

— Какая есть. Не я виновата. Комендант.

— Очень уж рано ложишься ты, — проговорила Лена.

— Делать нечего.

Нине казалось, что до ее прихода девушки о чем-то говорили, она помешала им, и теперь, выглянув из-под одеяла, сказала:

— Скорей усну, вам мешать не буду.

— Не сердись, Нина. Что с тобой? Или, может…

— Перестань, Наташка! — крикнула Нина.

Словно бы продолжая давно начатый разговор, Лена сказала:

— Помню, мне мама рассказывала… Надели на нее платье шелковое, фату газовую, цветы восковые прикрепили, уже нужно в церковь ехать. И тут моя бабушка стала осматривать невесту в последний раз: оборка у платья отпоролась. Она как всплеснет руками: «Ах ты, боже мой! Хорошо, что доглядели, а то если бы в церкви случилось, так целое горе». Скорей нитку да иголку и давай на невесте подштопывать.

Наташа, подшивавшая в это время подол платья, попробовала крепость шва. Лежа под одеялом, Нина прислушивалась к рассказу. Теперь, когда она помолчала и одумалась, то даже удивилась тому, что была рассержена чем-то, чем — уже не могла вспомнить. Оказалось, что сердиться бы вовсе не на что.

— Подштопала ей платье и скорей в коляску…

— А почему бабушка боялась, чтобы не в церкви?

— Представь, Сима, что ты стоишь под венцом, людей полно в церкви, а у тебя вдруг оборка с платья валится. А тут еще свечу надо держать да первой на платок наступить, чтобы старшей в доме быть.

— Ну, и кто наступил первый: невеста или жених?

— Конечно, мама первая наступила. Я у нее спрашивала.

Сима посмотрела на карточку старушки, что над кроватью Лены, и спросила:

— А в доме старший кто был?

— Кто? Конечно папа! У нас он был строгий…

Притаившаяся под одеялом, Нина засмеялась.

— Ты не спишь?

— Уснешь тут, разговоры такие…

— Ты еще с полчаса полежи, хорошо? — попросила Наташа.

— Зачем я тебе нужна?

— Вот и нужна. Ленка, расскажи что-нибудь, а то уснет. Расскажи, как тебя замуж выдать хотели за этого — за частника. Сколько раз прошу, не хочешь, вредная!

— А что рассказывать? Богатый, лысый, противный, тянучка такая… Он шоколадными тянучками торговал, рассылал мальчишек по базару, они бегали и кричали: «Ирис-тянучка по копейке штучка!»

— Ирис был вкусный? Небось часто угощал? — с завистью спросила Наташа.

— Угощал… Ирис мне тоже потом опротивел. И сейчас есть не могу.

— Ну, а потом что?

— Узнала, что мама согласилась меня замуж выдать, — и сбежала. И рада. Только боялась, что на стройку не примут.

— Рада? — переспросила Сима. — А замуж с тех пор выйти не можешь. Нельзя от свадьбы бегать!

— Я не жалею.

— Понятно!

— И совсем тебе ничего не понятно! — беззлобно ответила Лена. — Если ты про него, так я просто отвлекла… Стропилин сколько уж раз благодарил меня. Ему друга жаль было.

— Только для других и стараешься? А для себя ничего?

— А что для себя, Наташа? Он ведь мальчик… Ну, довольно. Я и так целый вечер болтаю. Расскажи теперь ты, Сима…

— Нечего мне рассказывать… Я слушать люблю. Могу, конечно, рассказать, как формовщик Редькин сегодня через опоку упал, да что в этом интересного? Мне ведь сверху, с крана, все видно.

— Высокая у тебя должность, — заметила Наташа. — Я обязательно в крановщицы пойду. Надоело мне в конторке отсиживаться. Только я не в литейный, там пыльно. Я бы в механический пошла, легко, просторно, цех длинный. Там у кранов и звонки громче.

«Смешно, — подумала полусонная Нина, невольно закрывая глаза, — о звонках говорят… при чем тут звонки?»

Она смутно почувствовала, что кто-то коснулся ее плеча, вздрогнула, подняла ресницы и увидела Наташу.

— Вставай!

Нина поднялась, но, не отбрасывая одеяла, спросила:

— Да зачем это?

— А вот зачем: Лена выше меня, Сима ниже,