он поплатится за свой отчаянный рывок со старта. Но Аркашка, услышав крики одобрения ребят, «болевших» за Федю, пригнулся и, размахивая руками сильнее прежнего, заметно пошел вперед, преодолевая дистанцию с завидной легкостью, и пришел первым.

Федя Стропилин, отстав всего на две секунды, сердито выругался у финиша. Но, увидев, как, расталкивая ребят, к Аркашке подбежала Лена, чтобы поздравить его, заулыбался:

— Черт! Вот почему он выиграл! А я не догадался пригласить… для вдохновения!

Все засмеялись.

— Ты молодец, Ленка! — уже совсем серьезно сказал Федя.

— Почему, объясни?

— Ты знаешь почему! — Федя подошел к Аркашке, пожал ему руку. — Имей в виду, что на соревнованиях Женя будет сидеть в первом ряду. Победа мне обеспечена!

Он покатил дальше, помахал издали Николаю, который стоял у снежного бруствера. Сегодня на катке было много заводских. Выдался первый устойчивый зимний вечер. Голубоватый снег мешался с желтым светом фонарей, играла музыка, конькобежцы, блеснув на мгновение сталью коньков, становились за гранью фонарного луча расплывчатыми тенями. Конькобежцы все прибывали. В толпе молодежи показался Плетнев. Он остановился на снежном бруствере, утыканном ярко-зелеными елочками, и курил. Кажется, он следил за кем-то… На ледяной дорожке показалась девушка в красном свитере. Плетнев бросился ей навстречу. Его коньки застучали по льду. Девушка, едва не упав на ледяную кромку бруствера, резко повернулась и покатила в другую сторону.

— Надя, куда же ты?

Да, это была Надя, Николай узнал ее теперь и невольно отодвинулся в тень.

Надя не ответила и скрылась за калиткой, украшенной флажками.

А как же печальная уверенность Николая? Неужели опять все придумал? Невозможный характер!

Со стадиона Николай ушел почти счастливым.

На следующий день в цехе он был совсем другим человеком: видел все, все замечал, до всего ему было дело, во всем хотел принять участие, помочь тем, кому сегодня трудно, у кого не ладится, кто не в настроении. Он вспомнил о Феде Стропилине, который вчера потерпел поражение на стадионе.

Цеховая жизнь шла привычным ритмом. Дружно работали станки в единой линии. Над ними склонялись белые фарфоровые тюльпаны электролампочек. Желтоватые полосы света, разреженные утренней синевою, падали на металлические ребристые плашки пола. Плашки блестели и почему-то напоминали Стропилину о ледяном поле, о поражении. Вдруг он узнал голос Жени, оглянулся. Она подошла и, чуть склонив русую голову, сказала:

— Я слышала… Так обидно…

Поправила кружевной манжет на рукаве темно-синего платья и побежала дальше. Федя улыбнулся.

Когда к нему подошел Николай, он работал весело, насвистывая. Движения его были точны и легки. Николай пришел, чтобы утешить, его, но опоздал. Федя уже не нуждался в утешении. Николай все понял, ничего не сказал и отошел.

Посмотрев, как вращается фланец, закрепленный на планшайбе, Федя вдруг окликнул начальника смены.

— А скажите, разве нельзя ускорить оборот станка?

Николай, думавший совсем о другом, ответил весело:

— Конечно, можно!

«Конечно, можно…» Кому это он отвечал: Феде или себе самому?

Конечно, можно. И нужно. Непременно нужно! Это так ясно! Нужно идти к ней…

Вот Федя. Он совсем не такой, он готов воевать с кем угодно. Он не остановится ни перед чем. Почему, черт возьми, у него не такой характер? Почему он только обижается и ждет? Ждать не нужно, нужно идти самому.

Вечером в темной борчатке, в треухе, с белым свертком под мышкой он отправился к Наде.

Сначала шел быстро. Но, повернув за угол, зашагал неуверенно, разглядывая узорчатую деревянную резьбу карнизов, плиты крылец, заиндевелые узловатые тополя; свежий снег не таял в их черных узлах и накапливался как в забытых по осени птичьих гнездах.

Совсем замедлив шаг перед бараком, Николай думал: «Хорошо, если ее не будет дома. Я должен привыкнуть ко всему этому… к своему счастью. Я могу прийти и в другой раз, я подожду, я привыкну, нельзя же так сразу…»

Надя была дома. И это тоже, оказывается, было счастье.

Надя не ожидала — густо покраснела, отступила на шаг, пригласила:

— Проходи.

Он прошел, снял шапку, остановился.

— Раздевайся, — тихо сказала она и взяла у него из рук шапку. — У нас тепло.

Николай боялся, что Надя начнет расспрашивать, почему он так долго не приходил, не обиделся ли тогда в парке. А Надя боялась, что он начнет спрашивать про больницу. Оба как-то странно, боязливо и застенчиво смотрели друг на друга. Оба решили не говорить о том, что было. Так легче.

— Что это у тебя? — спросила Надя, показывая на сверток.

— Коньки! Пойдем на каток? Хочешь? Я потому и зашел…

— Пойду, — поспешно согласилась Надя. — Я давно не была на катке…

Она сказала это и чуть покраснела.

Николай тоже смутился, начал разворачивать сверток, нетерпеливо разорвал бумагу. Коньки со звоном вывалились на пол. Надя принялась примеривать их. Привинтила один конек, хотела приняться за другой, но вдруг насупилась и, встревоженная, забыв снять конек, смешно, прихрамывая и стуча, шагнула к Николаю.

— Мы будем одни? — спросила она со всей прямотой и доверчивостью.

— Одни, — растерянно ответил он.

Надя поняла, что совершила ошибку, что спрашивать об этом не следовало, и вынуждена была сказать:

— А то прошлый раз так и не погуляли вместе…

— Плетнева не будет, — уныло сказал Николай.

Чувство радости исчезло. Неужели Плетнев что-то значил во всей этой странной истории? Николай опустил голову, отвернулся, отошел к окну. Она взглянула на него с тревогой и в то же время ласково и, стуча забытым на ноге коньком, подошла, тронула за локоть:

— Прости меня… ты такой хороший…

Слова ее были правдивы, чувство искренним… Николай никогда бы не поступил так, как поступил Плетнев, — она была в этом уверена. Плетнев был противен ей теперь, она сожалела о том, что между ними произошло… Да, Николай человек хороший, но, видимо, этого мало, чтобы полюбить.

— Прости меня, — повторила она ласково. — Я стала такая подозрительная…

И снова, неизвестно от чего, от обиды ли, от нахлынувшей ли жалости к самому себе, губы Николая дрогнули. Но в то же мгновение он чуть не до боли прикусил их. Почему он такой? Разве он не мужчина? Неожиданно взял руку Нади, сильно, до боли, стиснул в своей. Надя вскрикнула, потом засмеялась.

— Я с тобой не пойду, — сказала она, опуская глаза.

— Не пойдешь? — Николай посмотрел на нее и зло и в то же время весело. — Пойдешь!

Она подняла на него глаза, скорбные, затуманенные слезами.

Он удивился самому себе, удивился ее взгляду, махнул рукой и выбежал. Надя распахнула дверь, позвала с порога:

— Вернись!

Николай вернулся, хмуро, не поднимая головы, пробормотал:

— Извини…

— Посидим дома, — снимая конек, сказала Надя. — Сегодня