68. Этот бюст представляет Гая в военной форме, с искусно выполненным нагрудником. На голову надет венок из дубовых листьев, corona civica, «гражданская корона», традиционно вручаемая в качестве почетного знака римлянам, спасшим жизнь соотечественника в бою

Убийство Гая, совершенное тремя солдатами из Преторианской гвардии всего лишь через четыре года после его воцарения, было столь же кровавым и топорным, как убийство Цезаря. В древнем мире убийство с безопасного расстояния представляло из себя исключительно сложную задачу. Чтобы лишить человека жизни, обычно требовалось подойти к нему очень близко и в самом буквальном смысле пролить кровь. Как обнаружили и Цезарь, и Гай, человеку у власти стоило больше всего опасаться тех, кому позволялось подходить ближе всех: жен и детей, телохранителей, коллег, друзей и рабов. В то же время поражает и контраст между двумя убийствами, и знамение изменившихся времен – от Республики к правлению императоров. Цезаря убили коллеги сенаторы во время публичного собрания у всех на виду во время подачи прошения. Гая порубили на куски у него дома, одного в пустынном коридоре, солдаты «штурмовой бригады», призванной обеспечивать безопасность режима. И когда его жена с маленькой дочерью пошли на поиски тела, их тоже уничтожили.

Император, объясняет Иосиф, смотрел какое-то представление на Палатинском холме во время ежегодного фестиваля памяти первого Августа, приуроченного к годовщине свадьбы первой императорской пары. После утреннего зрелища он решил пропустить обед (по другой версии, его слегка подташнивало от возлияний накануне) и дойти без сопровождения от театра до своих частных терм. Когда он шел по проходу между двумя зданиями, которые были частью постоянно растущего «дворцового комплекса» (уже намного большего, чем сравнительно скромное жилище Августа), на него напали три преторианца, солдаты или сержанты императорской гвардии. По общему мнению, руководителем группы, Кассием Хереей, двигала личная месть. Он часто выступал в качестве агента и вышибалы императора, пытал его врагов, а в ответ Гай якобы несколько раз прилюдно посмеялся над его женоподобием (слово «девчонка» было одной из его любимых насмешек). Это спровоцировало ненависть Хереи.

Возможно, в заговоре проявились и более высокие принципы, а также имелась широкая поддержка среди солдат и сенаторов. По крайней мере, на эту мысль нас наводят многочисленные истории, рассказываемые о злодеяниях Калигулы. Скандально известны его кровосмесительная связь с сестрами и безумные планы сделать консулом своего коня. Его тешащие тщеславие проекты были чем-то средним между вызовом законам природы и нелепым шоу. (Представьте себе, как, по описанию одного древнего автора, он гарцует на лошади в нагруднике Александра Великого по дороге, построенной поверх кораблей, понтонным мостом соединяющих берега Неаполитанского залива…) Он безобразно унижал своих солдат, заставляя их собирать ракушки на французском берегу. А его насмешки и угрозы, направленные против многострадальной римской аристократии, сделались легендой. Ходила история о том, как однажды он громко захохотал во время ужина во дворце, когда возлежал между двух консулов. «Над какой шуткой смеетесь?» – спросили они вежливо. «Да просто над тем, что мне стоит лишь кивнуть, и вам перережут горло», – был ответ. Если бы Херея не занес нож, это бы сделал кто-нибудь еще.

Однако, каковы бы ни были точные мотивы убийства, оно говорит нам о новых политических реалиях: «штурмовая бригада», действующая за закрытыми дверьми, династическое убийство, требующее, чтобы близкие родственники жертвы разделили его участь. Жену Юлия Цезаря никто не трогал. Также это событие показало, что, несмотря на в целом успешные попытки Августа поставить римские легионы вне политики, немногочисленные солдаты, дислоцированные в городе, могли при желании иметь огромное влияние на власть. В 41 г. группа нелояльных преторианцев не просто убила одного императора: Преторианская гвардия немедленно посадила на трон его преемника. Самая близкая к императору личная охрана, телохранители из германцев, выбранные по причине того, что их варварство считалось гарантией против подкупа, также сыграли свою кровавую роль в последующих событиях.

Как только новости об убийстве просочились из дворца, германцы доказали свою зверскую, бандитскую лояльность. Они прочесали весь Палатин, убивая всякого, кого подозревали в причастности к заговору. Одного сенатора зарубили, потому что его тога была испачкана в крови животного после утреннего жертвоприношения: решили, что это кровь императора. А еще германцы заблокировали в театре тех, кто оставался там после ухода Калигулы. Они сидели там, пока им не помог сердобольный доктор. Он пришел, чтобы обработать раны пострадавшим в беспорядках, последовавших за убийством, и организовал эвакуацию невинных зрителей, посылая их с поручением принести те или иные медицинские принадлежности.

Тем временем сенаторы собрались в храме Юпитера на Капитолийском холме, великом символе Республики, и обменялись красивыми словами о конце политического рабства и возвращении свободы. Они подсчитали, что прошло 100 лет с тех пор, как была утеряна свобода, – предположительно, принимая за поворотный момент сделку, заключенную Помпеем, Цезарем и Крассом, «бандой трех», в 60 г. до н. э., – и поэтому наступил особенно благоприятный момент, чтобы вернуть себе свободу. Наиболее зажигательную речь произнес консул Гней Сентий Сатурнин. Он признался, что слишком молод, чтобы помнить Республику, но видел собственными глазами, «какими бедствиями преисполняют тираны свои государства».[76] С убийством Гая занялась новая заря: «Теперь уже нет более деспота, который безнаказанно мог бы причинить вред городу… тиранию ничто так не поддерживало, как трусость и боязнь противоречить ее предначертаниям. Подавленные, убаюканные спокойствием и приученные вести жизнь рабов, мы… Поэтому раньше всего следует оказать величайшие почести тем, кто избавил нас от тирана». Это была впечатляющая речь, но она оказалась пустыми словами. Пока Сатурнин говорил, на его пальце красовалось обычное кольцо с печатью, на которой в знак верности была изображена голова Гая. Один наблюдатель, заметив несоответствие слов и этого украшения, подошел и сорвал кольцо.

В любом случае весь этот перформанс был устроен слишком поздно. Преторианская гвардия, которая невысоко ценила способности сената и не горела желанием возвратиться к республиканской форме правления, уже избрала нового императора. Рассказывали, что, в ужасе от насилия и суматохи, дядя Гая, 50-летний Клавдий, спрятался в темном проходе. Но его быстро нашли преторианцы; он дрожал, уверенный, что и его скоро убьют, а его провозгласили императором. Кровное родство с Ливией и Августом делало Клавдия кандидатом не хуже других, и он удачно подвернулся под руку.

Затем последовали непростые переговоры, осторожные заявления и неудобные решения. Клавдий выдал каждому преторианцу огромную сумму денег: «первый среди цезарей, купивший за деньги преданность войска», пишет в его биографии Светоний[77] (как будто то, что делал Август, сильно отличалось). Сенаторы отказались от безнадежного идеала республиканской свободы, и скоро их требования свелись к тому, чтобы Клавдий формально принял трон из их рук. Одновременно большинство из них стремительно ретировались под надежную сень своих загородных вилл. Вместо «величайших почестей» Херею и одного из его сообщников казнили: советники нового императора крепко стояли на том, что, хотя само их деяние можно назвать славным подвигом, тем не менее нелояльность следует наказать, чтобы не поощрять подобного поведения в дальнейшем. Клавдий продолжал заявлять, что правит без особого желания и возведен на трон против своей воли. Может быть, так оно и было, хотя показная неохота властвовать часто оказывалась полезным прикрытием честолюбивых амбиций. Совсем скоро скульпторы по всему римскому миру, идя в ногу со временем, переделывали ненужные теперь портреты Гая, стремясь придать им сходство с его старым дядей, новым императором.