Ришелье сопротивлялся попыткам причислить его к любому движению, которое выступало от лица французского духовенства против Рима.[293] Этому совсем не способствовало то, что Урбан VIII отказался отслужить заупокойную мессу в Риме по кардиналу де Ла Валетту, сорокасемилетнему генералу французской армии. Он умер от пневмонии во время перемирия, которое закончилось провалом попытки отстоять Турин для Кристины Савойской.

Склоки в Риме между французскими и испанскими представителями усиливались, выливаясь в весьма живописные инциденты: французская церковь предоставила убежище для турецких невольников из испанского посольства, а конюший французского посла, чей слуга-римлянин был приговорен к отправке на галеры за открытие игорного притона, был застрелен из ружья. Голова убитого конюшего была снабжена запиской с именем ее хозяина и выставлена на всеобщее обозрение, а затем сброшена в яму с останками других преступников.

Французский посол д’Эстре, сообщил Ришелье о всеобщей убежденности в том, что это убийство оплатил Барберини, и получил распоряжение не посещать аудиенций папы и приемов Барберини. Урбан VIII отправил в Париж своего нового нунция Рануччо Скотти, который симпатизировал испанцам и бестактным образом пытался достичь мира, к которому стремился папа. Скотти в должное время ввязался в продолжительный и смехотворный с нашей точки зрения спор по поводу предписанной протоколом необходимости пожать руку Шавиньи, который был не принцем, а всего лишь государственным секретарем. Когда их встречи избежать было уже нельзя, она была устроена на нейтральной территории и Шавиньи опоздал. Они обменялись мнениями по поводу турецких невольников, отказа отслужить заупокойную службу по Ла Валетту и убийства конюшего.

Знатоки эпохи барокко оценят события, последовавшие за отказом нунция принять документ, адресованный королем папе и требующий удовлетворения за причиненные оскорбления. Шавиньи безуспешно пытался прочесть этот документ нунцию, а затем приказал доставить его тому в резиденцию. Когда оказалось, что нунций отсутствует, чиновники сказали, что они подождут. Когда нунций вернулся, то отказался брать его. Они попытались прочесть ему документ, но он ушел в соседнюю комнату и захлопнул дверь перед лицом французского чиновника, которому поручили передать его, поэтому тот оставили документ на столе. Кто-то бросил чиновнику пакет, но он не поднял его. Только он успел сесть в свой экипаж, как один из слуг нунция побежал за ним и бросил пакет ему на сиденье. Даже сегодня, по прошествии трех с половиной столетий и несмотря на наши знания о системе ценностей, в свете которых все эти жесты казались значимыми, шокирует сам факт того, что представители Франции и Рима решали вопросы национальной автономии, ведя себя словно капризные дети, играющие в глупые протокольные игры в обстановке конфликта, несущего страдания и бесчисленные смерти.

Епископы тогда получили распоряжение не иметь никаких дел с папским нунцием; чтобы помешать входу и выходу из нунциатуры в период между сумерками и рассветом, была поставлена специальная охрана. Ришелье оставался в стороне и написал исполненное чувства собственного достоинства, но примирительное по тону письмо кардиналу, исполнявшему обязанности государственного секретаря в Риме, несмотря на то что Скотти оскорбил его, заявив, что французские епископы «за папу и против короля». В феврале 1641 г. Ришелье, наконец, вынужден был разрешить проведение чрезвычайной ассамблеи духовенства. После повторного заседания в Манте она проголосовала за то, чтобы дать Ришелье две трети из семи миллионов ливров, которые тот просил. Папа выпустил осуждающую буллу, потому что Ришелье, запретивший участвовать в этих дебатах шести епископам, затронул права церкви. Ришелье направил эту буллу в парламент, который, как и предполагал Ришелье, послушно запретил ее публикацию.

Привязанность, которую Людовик XIII испытывал к Клоду, герцогу де Сен-Симону, прошла в 1635 г., когда Людовик влюбился в Луизу де Лафайет. Земли Сен-Симона в этом году были возведены в достоинство герцогства-пэрства, но он оказал себе плохую услугу, предложив королю сделать Луизу своей любовницей, поскольку именно ее благочестивая невинность и привлекала короля. Наконец, Сен-Симон впал в немилость у Ришелье, предупредив своего дядю Сен-Леже, который сдал Ле-Катле 25 июля 1636 г. после всего двух дней обороны, о том, что его намерен судить Королевский совет, а это означало почти неминуемую казнь. Сен-Симон был членом совета, и благодаря его предупреждению Сен-Леже был казнен только заочно, сбежав всего за два часа до ареста. В итоге Сен-Симон получил разрешение удалиться в свои владения.

Ришелье понимал, что королю нужен новый наперсник, после того как в мае 1637 г. Луиза удалилась в монастырь, а Людовик никак не мог найти удовлетворения в отношениях с Мари де Отфор, с которой он беспрерывно ссорился. Он не позволял ей выходить замуж, но в то же время отказывал ей в статусе любовницы. Затем, во время осады Эдена в 1639 г., он безумно влюбился в сына Антуана Куафье де Рюзе, маркиза д’Эффиа, бывшего суперинтенданта финансов и друга Ришелье. Анри, сын Д’Эффиа и наследник семейной сеньории Сен-Мар, в 1635 г. — в пятнадцатилетием возрасте — был произведен Ришелье в капитаны одного из десяти гвардейских полков и затем дослужился до должности королевского гардеробмейстера, которым был назначен 28 марта 1638 г.[294]

Следует предположить, что Ришелье отлично знал, что делает, не только когда способствовал карьере сына своего умершего друга и единомышленника, семью которого даже время от времени навещал, но и когда привлек внимание короля к этому красивому юноше. Шавиньи не сомневался, что новый фаворит был креатурой Ришелье, от которого Сен-Мар все еще полностью зависел, а отец Гриффе подозревал, что стоит за этим назначением. Ришелье понимал, что королю «нужен любимец, с которым он мог бы говорить откровенно» и находиться «в таких близких отношениях, которые придают жизни ее очарование».[295]

Когда Сен-Мар был назначен главным конюшим (grand écuyer) Франции и принес присягу 15 ноября 1639 г., король практически сразу сообщил мадемуазель де Отфор, что она больше не пользуется его привязанностью. Людовик сказал, что он всецело поглощен этим молодым человеком. К тому моменту прошло почти два года с его последнего визита к Луизе де Лафайет. Даже в те годы казалось абсурдным то, что пост главного конюшего доверили девятнадцатилетнему юноше. Сен-Мар фактически вытребовал его, несмотря на то что эту должность уже занимал герцог де Бельгард.[296] Она давала Сен-Мару право официально называться «Господином Главным [Конюшим]». Король, как говорят, «никогда никого не любил так горячо». Ришелье, безусловно, надеялся использовать Сен-Мара для укрепления уверенности короля в необходимости ведения войны, пошатнувшейся под влиянием бесед с Коссеном.