Пока зрел этот заговор, Людовик объявил о своем намерении быть при армии, осаждающей Перпиньян, столицу Руссийона. И Людовик, и Ришелье понимали, что они неизлечимо больны. Ришелье тяжело страдал от язв, а его правая рука была фактически парализована из-за множественных абсцессов. Он бы предпочел не сопровождать короля, если бы у него был выбор, и, должно быть, знал, что король уже не так предан ему, как прежде. Он также знал, что обо всем этом папский нунций сообщает в Рим.

Сен-Мар пытался отвлечь короля от его намерения, потому что плести интриги было бы проще, если бы Ришелье оставался в Париже. Людовик, однако, оставался непреклонным и выехал из Парижа в феврале; Ришелье спустя пару дня последовал за ним. В Лионе Людовик присоединился к армии под командованием Ла Мейере, состоявшей из 15 000 пехотинцев и 14 000 конных. Сен-Мар сначала хотел, чтобы намерение заговорщиков осуществилось в Лионе, но не стал бы этого делать в отсутствие герцога Буйонского, находившегося в Оверни по пути к итальянской армии. Герцог написал Гастону о своих подозрениях, что после победы Гебриана со шведскими войсками при Кемпене 17 января, открывшей путь к завоеванию герцогства Юлих, испанцы вряд ли смогут поддержать намеченное восстание. Брат Ришелье прочел в Лионе в присутствии самого Ришелье и короля торжественную благодарственную молитву по поводу событий при Кемпене.

Армия двинулась на Перпиньян, а в Валансе, на пути вниз по Роне, король пожаловал Мазарини кардинальскую шапку. Ришелье, заботясь о своей безопасности, следовал за двором с отставанием в два дня, но был слишком болен, чтобы двигаться дальше Нарбонна. Он продиктовал Шавиньи прощальную записку, попросив его сказать королю, что если он умрет по вине короля, тот и сам пропадет. Затем он продиктовал семнадцатистраничное завещание, не сумев даже подписать его. В нем он, в частности, утверждал, что всегда испытывал уважение к королеве-матери, которой всем обязан, и был покорным ее воле.

Де Нуайе и Шавиньи держали его в курсе всего происходящего в королевском окружении под Перпиньяном, где Сен-Мар, казалось, вернул утраченное влияние на короля, хотя его наглость была еще более возмутительной, чем прежде. Таллеман сообщает, что король жаловался на то, что ему часами приходилось ждать в карете, пока Сен-Мар распутничал, что Сен-Мар погряз в пороках и проявляет вопиющую неблагодарность, что на его расходы не хватило бы целого королевства, и что у него триста пар сапог.

Ришелье подозревал, что против него готовится заговор и что герцог Буйонский к нему причастен. Он написал д’Эстраде, французскому послу в Гааге, чтобы тот заручился гарантией поддержки со стороны принца Оранского, поскольку Сен-Мар строит козни с целью занять место кардинала рядом с королем. Принц сказал, что он потрясен неблагодарностью Сен-Мара и что только авторитет Ришелье во Франции удерживает его самого от заключения соглашения с Испанией. Ришелье удалось перебраться в Арль, где римские бани могли облегчить его боль, и по пути получил письмо от короля, гласившее: «Я люблю вас больше, чем когда-либо. Мы слишком долго были вместе, чтобы нас можно было разлучить». Конечно, это могло быть лицемерием, но более вероятно то, что король осознавал, что вышедшая из под контроля напряженность в отношениях с Ришелье пагубна для них обоих, и эти заверения были вполне искренними. Но это отнюдь не означало и даже не подразумевало разрыва с Сен-Маром.

В Арле Ришелье получил копию договора, заключенного между Гастоном и королем Испании приблизительно 11 июня. Людовик, все еще стремившийся заставить королеву прочувствовать всю его неприязнь и обеспокоенный любовью, которую проявляют к матери дофин и его младший брат, грозил разлучить ее с детьми. Существует гипотеза, согласно которой именно она, в отчаянной попытке изменить отношение короля, позволила договору попасть в руки кардинала. С конца апреля она засыпала Ришелье письмами, ища его помощи. Вполне возможно также, что это сделал желавший обезопасить себя Шомбер, поддержкой которого хотел заручиться Сен-Мар.[304] Это мог быть и Пужоль, личный агент Ришелье в Мадриде. Хотя это предположение подвергалось серьезной критике, оно тем не менее кажется вероятным.

Фонтрай привез подписанную копию Сен-Мару, а тем временем папский нунций в Мадриде сообщил Ришелье о визите туда Фонтрая. Фонтрай скакал до Тулузы, чтобы встретиться там с де Ту, который раздобыл стопку подписанных Анной Австрийской пустых бланков, предназначенных для распоряжений, которые предполагалось издавать после победы мятежников. 20 мая Фонтрай сообщил Гастону, что по его мнению, падение Сен-Мара неизбежно. Мария Гонзага написала Сен-Мару, что заговор раскрыт, а Фонтрай уже посоветовал ему бежать в Седан. Фонтрай успел спасти собственную жизнь, направившись в Англию прежде, чем разразилась буря.

В день, когда Ришелье получил твердые доказательства заговора, он отправил Шавиньи в Нарбонн, где находился король, чтобы предъявить их Людовику. Король еще спал и поначалу не мог поверить собственным глазам. Немедленно последовали распоряжения об аресте герцога Буйонского, который вел переговоры с Томмазо Савойским в Казале, и в тот же вечер Людовик подписал распоряжение об аресте Сен-Мара, который был предупрежден, пытался бежать, но, выяснив, что все городские ворота закрыты, попытался спрятаться в укромном месте. Его обнаружили на следующий день. Герцог Буйонский попытался бежать из Казале, но был пойман и доставлен в Лион. Гастон не знал, что его договор с Филиппом IV перестал быть тайной, и направлялся в Нидерланды, когда в Мулене его настигла новость об аресте Сен-Мара.

Гастон отреагировал точно так, как и предполагал Ришелье. 7 июля он написал королю письмо, в котором сообщил все, что знал. Он отрицал, что обсуждал с Сен-Маром планы убийства Ришелье, и называл имена своих сообщников. Мария Гонзага сожгла все документы и смогла уговорить герцогиню д’Эгийон уничтожить все бумаги с упоминанием ее имени, которые хранились у кардинала. Сен-Мар был заключен в тюрьму в Монпелье, а де Ту — в Тарасконе. Ришелье, хотя и был болен, продолжал держать под контролем ход дел во Франции. Тем не менее ему не удалось устроить очную ставку Гастона с Сен-Маром и де Ту, поскольку Гастон бежал, на этот раз к своей сестре Кристине Савойской в Аннеси, где и узнал о смерти своей матери, случившейся 3 июля в Кельне. В августе Ришелье убедил его вернуться во Францию, и 29-го числа этого месяца в Вильфранше Гастон подтвердил, что двумя безымянными заговорщиками, упомянутыми в договоре, были Сен-Мар и герцог Буйонский.

После смерти Марии Медичи Ришелье оставил запись о той радости, которую он испытал, узнав о ее «глубоком сожалении» по поводу своих ошибок и о предсмертной просьбе ко всем тем, кого она считала своими врагами, великодушно простить ее. Письмо от Анри Арно, написанное 10 августа 1642 г., свидетельствует о том, что, несмотря на мучительные язвы, Ришелье продолжал работать в постели, но подняться с нее он уже не мог. С 7.00 до 8.00 утра он работал и диктовал документы, с 8.00 до 9.00 подвергался врачебному осмотру и различным процедурам, с 9.00 до 10.00 встречался с теми, кому необходимо было его увидеть, работал с 10.00 до 11.00, затем слушал мессу, обедал и беседовал с Мазарини «et autres» («и другими») до 2.00 дня, затем опять работал до 4.00, после чего снова давал аудиенции. Сохранившиеся письма демонстрируют его удивительную энергичность и внимание к деталям. Даже в этот период он мог давать подробные указания, касающиеся военных действий как внутри, так и вокруг Перпиньяна, а также на севере, договариваться о возвращении тела Марии Медичи в Париж, урегулировании вопроса о ее долгах, размещении движимого имущества, разбираться с деталями строительных работ, которые должны были проводиться в Сорбонне, и определять, какие именно меры нужно предпринять против тех, кто участвовал в последнем заговоре.