– Силами миротворческой армии занять Пилиплок, – по возможности, без кровопролития, – и взять под контроль прочие города и провинции, которые откажутся подчиняться правительству. Также нейтрализовать всякие частные армии, собранные самозваными короналями, которые нынче объявляются тут и там, и по возможности призвать эти армии на службу правительству. И последнее: военная оккупация любой провинции, которая откажется принять участие в только что объявленной программе продовольственной поддержки пораженных областей.

– Можно сказать, исчерпывающая схема, – сказал лорд Валентин все тем же необычным подчеркнуто бесстрастным тоном. – И кто же возглавит эти армии?

– Совет предложил разделить командование между его светлостью лордом Диввисом, его светлостью лордом Тунигорном и мною, – ответил Хиссун.

– А как же я?

– Вы, естественно, будете осуществлять верховное командование всеми силами, мой повелитель.

– Естественно… естественно… – Взгляд лорда Валентина словно бы обратился внутрь него. Корональ долго молчал, по-видимому, обдумывая то, что сказал Хиссун. А тот пристально наблюдал за правителем. Было что-то очень неприятное в строгой, сдержанной манере, с какой корональ задавал вопросы; казалось очевидным, что лорд Валентин, как и сам Хиссун, знал, к чему идет разговор, и Хиссун понял, что опасается того момента, который они оба старательно оттягивали. Но этот момент все равно уже близок. Корональ снова посмотрел на Хиссуна – глаза его при этом странно блеснули – и спросил:

– Выдвигал ли Регентский совет еще какие-нибудь предложения, принц Хиссун?

– Да, мой повелитель, еще одно.

– Какое же?

– Что командовать армией, которой предстоит оккупировать Пилиплок и другие мятежные области, будет носитель титула короналя.

– Корональ, как вы только что сказали… – Хиссун не пропустил мимо ушей официальность обращения, – будет верховным главнокомандующим.

– Нет, мой повелитель. Верховным главнокомандующим должен быть понтифик.

Последовавшая пауза затянулась, казалось, на тысячу лет. Лорд Валентин стоял почти неподвижно, его можно было бы принять за статую, если бы не чуть заметное трепетание век и редкое подергивание мускула на щеке. Хиссун напряженно ждал, не решаясь нарушить тишину. Теперь, когда эти слова, являющиеся, фактически, ультиматумом короналю, прозвучали, он поражался собственной безрассудности. Но сделанного не воротишь. Если лорд Валентин разгневается, лишит его титула и отправит вновь побираться на улицах Лабиринта, значит, так тому и быть: сделанного не воротишь.

Корональ расхохотался.

Этот хохот рождался где-то в самой глубине его тела и, как гейзер, прорывался через грудь к губам – громкий, гулкий не то смех, не то рев, какой можно было бы услышать от великана вроде Лизамон Халтин или Залзана Кавола, а не довольно субтильного лорда Валентина. Он хохотал и хохотал, пока у Хиссуна не зародилось опасение, что корональ повредился в рассудке, но именно тогда смех резко оборвался, и от нездорового веселья лорда Валентина не осталось ничего, кроме странной напряженной улыбки.

– Отлично сработано! – воскликнул он. – Ах, Хиссун, отлично сработано!

– Мой повелитель?..

– А скажи-ка мне – кто станет новым короналем?

– Мой повелитель, вы, несомненно, понимаете, что это всего лишь предложения… они рассчитаны на повышение эффективности управления в условиях кризиса…

– Да, конечно. Но кому же, позволю себе спросить еще раз, предстоит осуществлять это самое повышение эффективности управления?

– Мой повелитель, выбор преемника всегда является прерогативой прежнего короналя.

– Совершенно верно. Но кандидаты для этого выбора… разве принцы и верховные советники не предложили несколько имен? Предполагалось, что пост унаследует Элидат, но Элидата, – Валентин вдруг вернулся к неофициальному обращению, – как ты, вероятно, знаешь, больше нет на свете. Итак, Хиссун, признавайся, кого же выбрали на Горе?

– Обсуждалось несколько имен, – осторожно сказал Хиссун, величайшим усилием заставляя себя прямо смотреть в лицо лорду Валентину. – Мой повелитель, если вам это непри…

– Несколько имен. Чьих же?

– Первым был назван его светлость лорд Стазилейн. Но он сразу же заявил, что не желает быть короналем. Затем назвали его светлость лорда Диввиса…

– Диввису не быть короналем! – повысил голос лорд Валентин, бросив быстрый взгляд на Владычицу. – Он наделен всеми недостатками моего брата Вориакса, но не имеет ни одного из его достоинств. Кроме, пожалуй, отваги и определенной напористости. Этого недостаточно.

– Упоминалось еще одно имя, мой повелитель…

– Твое, Хиссун?

Хиссун попытался ответить: «Да, мой повелитель», – но у него перехватило горло.

– М… мое.

Лорд Валентин улыбнулся.

– И ты готов нести эту службу?

– Если мне будет это поручено, то да. Да.

Корональ впился взглядом в Хиссуна, а тот, не моргнув глазом, выдержал этот суровый осмотр.

– Что ж, в таком случае, все решено, да? Мать одобряет мое повышение в должности. Регентский совет – тоже. И старина Тиверас, несомненно, согласится уступить мне место.

– Валентин… – начала, нахмурившись, Владычица.

– Нет-нет, мама, все в порядке. Я понимаю, что значит необходимость. Мне ведь не оставили возможности для колебаний, верно? Поэтому я принимаю свою судьбу. Нужно немедленно сообщить Хорнкасту, что Тиверасу следует, наконец, позволить перейти Мост Прощаний. Ты, мама, наконец-то сможешь избавиться от своего бремени, о чем, я знаю, ты мечтаешь, и перейти к спокойной и легкой жизни бывшей Владычицы. А ваша, Эльсинома, работа только начинается. И твоя, Хиссун. Вот видишь: дело сделано. Все произошло именно так, как я предвидел, но, пожалуй, раньше, чем ожидал.

Хиссун, с удивлением и недоумением наблюдавший за короналем, заметил, что выражение лица Валентина изменилось: резкость, нехарактерная суровость покинули его черты, а в глаза вернулись прежние спокойствие, тепло и нежность; жуткая, напряженная, чуть ли не безумная ухмылка сменилась привычной доброй, нежной, любящей улыбкой.

– Вот и все, – тихо сказал Валентин и, подняв руки, изобразил знак пылающей звезды и крикнул во весь голос:

– Да здравствует корональ! Да здравствует лорд Хиссун!

Когда Хорнкаст вошел в зал совета, там уже находились трое из верховных министров понтификата. Сидевший, как обычно, в середине гэйрог Шинаам нервно подергивал раздвоенным языком, будто подозревал, что ожидаемый всеми смертный приговор должен быть вынесен не дряхлому созданию, которому он так долго служил, а ему самому. Рядом с ним пустовало кресло врача Сепултрова, а еще правее сидел Дилифон, сморщенный трясущийся человечек, который и сидеть-то в своем огромном, похожем на трон кресле мог только съежившись и крепко держась за подлокотники, но в глазах его горел огонь, которого Хорнкаст не видел уже много лет. В другом конце комнаты сидела толковательница снов Наррамиир, окутанная аурой мрачной болезненности и ужаса, для которой ни в малейшей степени не служила препятствием ее наколдованная неуместно чувственная красота, за которой она скрывала свое вековое тело. Как же долго, думал Хорнкаст, каждый из этих троих ждал этого дня? И что накопилось в их душах за время этого ожидания?