Александра Осиповича. О нём сказал один старый знакомый: «Беда в том, что Саша возомнил себя революционером, а он – учёный. Им бы ему и быть!»

* * *

После того как Оля увезла Александра Осиповича в кишинёвскую больницу, мне не давала покоя мысль о стопах исписанных листов, оставшихся в Весёлом Куте.

– Если хочешь, я съезжу, привезу бумаги Александра Осиповича, – предложила я Оле после его смерти.

– Спасибо, родная. Я как раз хотела тебя просить об этом. У самой нет сил туда ехать, – отозвалась она.

Поезд в Весёлый Кут приходил ночью. На вокзале меня ждал славный и умный мальчик Витя Врублевский, из которого Александр Осипович вырастил себе партнёра для игры в шахматы. Утром в комнату, где я ночевала, вошла Витина мать с малышом на руках. За подол держались ещё двое. А всего было семеро. Десятилетняя девочка внесла тарелку с творогом, огурцами и мёдом.

– Ишьте, ишьте, гостичка дорогая. Не соромтеся, – без улыбки сказала хозяйка.

В ожидании, когда отведают её угощения, она притулилась с ребёнком к дверному косяку. Дети сбились вокруг.

– Нету Осиповича! Нету!.. Не соромтеся! Ишьте, – продолжала приговаривать она и утирала слёзы.

От Врублевских я направилась к хате, где до отъезда жил Александр Осипович. Хозяйка возилась в огороде.

– Здравствуйте. Приехала взять бумаги Александра Осиповича.

– Всё я собрала. Всё сложила. Всё теперь на чердаке лежит, – степенно ответила она.

На чердаке было чисто, душно. В углу, завёрнутые в занавески, лежали вещи Александра Осиповича.

– А бумаги?

– И бумаги тут. Всё сложила. Ни одной бумажечки не выкинула.

Я перебирала аккуратно связанные письма: Олины, Хеллины, Тамары Цулукидзе, Нины Владимировны Гернет, мои, ещё и ещё.

– Нет, не письма. А листы такие были… Цифры там, много цифр. А на других записи. Не помните?

– Не было больше ничего. Всё тут.

Я немало знала об отношении сторонних людей к нашим судьбам. Говорили о ком-то: «враг народа» – так и относились как к врагу. Но было ведь и другое. Сердобольный вздох. Сочувственный взгляд. Протянутая кем-то кружка молока.

В Теньтюкове Мира Гальперн жила одно время в семье коми. «Как это вы не сядете с нами за стол? – выговаривали ей хозяева. – Как это мы чужие? Вы – люди, и мы – люди… И-и-и, каких людей уничтожают!..» В Ярославле в тридцать седьмом на расстрел возили в фургонах за город. Жители окраин рассказывали моим друзьям: «Постреляют там. Закопают кое-как. Так мы несколько часов переждём, а потом возьмём лопаты да набросаем землицы, чтоб ноги да руки у людей не торчали. Чтоб по-людски…»

Попробовала в последний раз:

– Вспомните. Листы были, большие. Ольга Петровна привозила специальные такие…

Хозяйка пожала плечами: не знаю, мол. И тогда я без обиняков спросила:

– Кто-нибудь приезжал сюда после смерти Александра Осиповича? Да?

Суровая украинская крестьянка была из раскулаченных. Долго не решалась ответить. Преодолев страх, уже у калитки сказала:

– Милицейский, что отмечать его ездил, что-то забрал.

Это я и предполагала. Как Александр Осипович страдал в Княжпогосте, когда вохровцы при обысках отбирали его труды! И вот уже в который раз – воровство! Будет всё пылиться неизвестно где?.. Или выйдет в свет под именем какого-нибудь пройдохи?..

Глава пятнадцатая

Заслуженная артистка Болгарии, эффектная и яркая Р., защиту диссертации которой Григорий Евсеевич и Анна Владимировна поручили мне довести до конца, позвонила из Софии сказать, что хочет выслать нам с Володей приглашение: как мы на это смотрим?

– Надоест София – отдохнёте на даче. У нас их две. Одна в горах, другая на берегу моря. Повозим вас всюду.

Объяснялся звонок, конечно, тем, что Григорий Евсеевич заранее оговорил с Р. это условие: в случае удачной защиты она пригласит нас в Болгарию. Защита же прошла успешно.

Мысль о поездке за рубеж меня, разумеется, посещала. После вызова в ГБ по поводу запрещённых книг – надолго улетучилась. Когда Р. всё-таки прислала приглашение, я с эдакой гусарской лихостью – «А, была не была!» – заполнила анкету, добросовестно вписав в неё всё, чем «наградила» меня власть. У Володи после поездки в Берлин всё прошло гладко. Но когда без особой волокиты визу дали и мне, я приняла это скорее за подвох, чем за логическое «наконец-то».

Послевоенное превращение нескольких европейских стран в «социалистический лагерь» происходило в годы, когда я ещё пребывала за колючей проволокой. Хотелось понять, в чём коренится устойчивость этого «лагеря», и любопытно было повидать одну из его образующих. Невероятно: я еду за границу! Р. часто звонила из Софии, весело перечисляла, куда они ещё придумали нас свозить, что показать; просила купить для них постельное бельё, что-то из посуды, но главное – мотор для лодки. Муж её лежал в больнице, но скоро должен был выписаться.

Когда поезд подходил к Софии, я стояла у окна, высматривая Р. на платформе. Показалось: вот она! Нет, обозналась. Приглядевшись, я поняла, что это всё-таки она. Что с ней случилось? Эта внезапно постаревшая, понурая женщина едва напоминала молодую, полыхавшую энергией Р., которую я видела около года назад в Ленинграде и которая ещё позавчера звенящим голосом сулила нам по телефону моря и горы. Всего за три часа до прибытия нашего поезда врачи сообщили ей результат обследования её мужа. Опухоль, из-за которой его положили в больницу, оказалась злокачественной. Р. находилась в состоянии невменяемости.

Мы хотели тут же уехать. Р. воспротивилась: «И не думайте. До выписки мужа из больницы будете жить у меня, а потом вас возьмёт к себе мой брат». Несчастье изменило все планы. Остаться в Софии можно было, лишь полностью погрузившись в обстоятельства случившегося, как если бы они касались нас самих.

Хозяин дома, известный кинорежиссёр, был любимым мужем и отцом, любимцем друзей и коллег. Секретарь ЦК болгарской компартии Живков заявил, что готов оплатить его операцию в любой валюте и в любой стране, которую изберёт Р. После многочисленных консультаций с друзьями, в том числе с находившимися в тот момент в Софии советскими журналистами, она решила оперировать мужа в Москве. Не все из её болгарских друзей настолько хорошо знали русский язык, чтобы вести переговоры с московским профессором. Вызвалась я. Профессор по телефону запросил результаты анализов, необходимые для того, чтобы уяснить характер болезни. Поразмыслив над полученной информацией, без особого энтузиазма всё-таки согласился: «Привозите. Возьмусь».

Дверь в их софийскую квартиру, украшенную кожаными панно, старинными картинами и домоткаными коврами, большую часть суток оставалась незапертой. Один за другим приходили друзья с выражением сочувствия, с разного рода советами. Варили кофе, курили. Расходились к трём-четырём часам