Более ранние богословы восторженно относились к младенцам, но были куда менее уверены в теологических тонкостях. Возникали вопросы и о том, где оказались младенцы после смерти, и о состоянии их душ post mortem[896]. У детей нет разума и дара речи, они умерли до утверждения христианского крещения и до Воскресения Христова, и все вместе это представляло сложную богословскую проблему. Они умерли не только ради Христа, как другие мученики, но, в отличие от всех остальных, вместо него. Только еретики и евреи могли возражать против того, чтобы считать святых младенцев первыми мучениками церкви, ибо разве Христос умер не за тем, чтобы спасти мир? Как тогда можно оправдать смерти тех, кто умер ради Христа и вместо Христа? Этот сложный вопрос вызывал разногласия среди набожных и ученых христиан. В трактате конца XI века под названием «Micrologus», посвященном мессе, например, говорится, что младенцы отправились в преисподнюю, а не в рай.

К XII веку родителям уже говорили, что невинно убиенные младенцы получили особое благословение, и акцент в поклонении им заметно сдвинулся, как было уже указано, со скорби матерей на счастливую судьбу детей, которые вскоре должны были воссоединиться с Христом. Родителей в XII веке уверяли, что их дети, подобно невинно убиенным младенцам, не будут лишены блаженного созерцания Бога из‐за своей ранней смерти. А поскольку они – первые мученики церкви, невинно убиенным младенцам не надо будет ждать Второго пришествия. Но в той же мере, в какой христианских родителей XII века поощряли видеть в своих детях невинных младенцев, они начинали бояться отовсюду грозивших их чадам опасностей.

Хотя почитание невинно убиенных младенцев редко, вернее, практически никогда не рассматривалось в контексте христианско-еврейских отношений, оно оказало глубокое влияние на восприятие верующими христианами нехристиан. Вновь возникшая популярность культа innocenti требовала драматической инверсии, и еврейские младенцы, убитые римскими солдатами, сделались в средневековой христианской экзегезе христианскими детьми, убитыми по приказу еврея. Ирод, безумный деспот, отдававший ужасные приказы; его ученые, но порочные советники, подсказавшие ему мысль уничтожить невинных детей; кровожадные солдаты, убивавшие малюток у материнской груди, – все они в позднем Средневековье превратились в злодейскую сеть, раскинутую замышляющими убийство евреями.

Напротив, скорбящая еврейская мать Рахиль, чье горе о смерти еврейских детей безутешно, о чем прямо пишет Матфей, и скорбящие матери Вифлеема представлялись матерями-христианками, радующимися тому, что их дети-христиане будут пребывать в раю. Эта вера выражалась визуально: в скульптурах, в иллюминированных рукописях и прежде всего в драме, где евреев изображали коварными убийцами, намеревающимися погубить христианских юношей. Многие из сохранившихся сведений о театре относятся к позднему Средневековью, но есть указания на то, что бóльшая часть описанных здесь традиций возникла уже к XII веку. Когда христиане смотрели драму «Избиение младенцев», они «видели», как евреи на сцене убивают маленьких детей из ненависти к Христу, как и утверждалось в распространявшихся в то время обвинениях в ритуальном убийстве.

Церковная драма стремилась донести до верующих христиан мысль о том, что невинные младенцы отправились в рай, и добивалась своей цели с помощью ярких, завораживающих сцен, используя звук, зрелище и действие, вовлекая аудиторию в представление. Избиение младенцев было одной из первых библейских историй, положенных в основу театрального действа. Эти ранние драмы отражают четкую богословскую позицию: innocenti рисуются детьми, достигшими разумного возраста, а не беспомощными младенцами. В ренессансном искусстве младенцев отрывают от груди их матерей, но в средневековой церковной драме они добровольно принимают свою судьбу, возглашая до и после своей жертвы согласие с великим планом спасения. В самых ранних театральных представлениях младенцы умирают быстро, и нет указаний на то, что происходит потом, но в несколько более поздних вариантах, также относящихся к XII веку, они встают и идут к церковным хорам.

Изменения в ходе театрального представления были вызваны не потребностями драматического искусства, как утверждают некоторые критики, но сменой богословских идей. Когда в раннехристианском представлении мальчики пели: «Почему ты не защищаешь нашу кровь?», ангел объяснял, что им следует подождать, и они смогут присоединиться к своим братьям на небесах. Новые богословские концепции становятся очевидными к концу литургической драмы – теперь мальчики оживают. Они уже не ждут, но немедленно поднимаются на ноги, четко демонстрируя новое теологическое толкование, согласно которому невинно убиенные младенцы отправились прямо в рай. Исследователи приписывают это воскрешение творческим изыскам драматурга, но вполне вероятно, что авторами драмы двигали нравоучительные, а не только художественные соображения[897].

В этом виде зарождавшейся драматургии современных его создателям подростков, таких, как Уильям Норвичский, подчеркнуто отождествляли с невинно погубленными младенцами древности. Средневековые актеры были вошедшими в разумный возраст юношами (pueri), а не бессловесными младенцами (infanti), и их изображали молодые монахи, шествовавшие из монастыря в церковный неф и облаченные в белое, чтобы подчеркнуть плотскую чистоту. Эти юные актеры были послушниками, учениками или хористами в местном монастыре; родители посвятили их Господу ради блага их души и семьи. В песнопениях и драматических представлениях, в которых принимали участие эти мальчики, невинные дети из прошлого и настоящего сливались воедино[898]. В то время в бенедиктинских монастырях было много юных бельцов, и бенедиктинцы сознательно соединяли культ святых младенцев и практику отдавать в монастырь маленьких детей. Ордерика Виталия (ум. ок. 1142 года), которого отправили в монастырь за границу в возрасте девяти лет, уверяли, «что если я стану монахом, то после смерти я вкушу небесных радостей с невинно убиенными младенцами»[899]. И именно среди бенедиктинцев впервые прозвучало обвинение в ритуальном убийстве[900].

Позже средневековые христиане могли узнать о кровавом навете из уст юного школяра при соборе во время празднования Дня святых Невинных Младенцев, когда мальчик, игравший роль епископа, выслушивал наставления старших. Поклонение вифлеемским младенцам было тесно связано с почитанием св. Николая, зимним праздником которого, 6 декабря, начинался период празднеств. В этот день хористы избирали юного епископа, и он начинал готовиться к тому, чтобы вступить в должность в День святых Невинных Младенцев (28 декабря); именно тогда он впервые произносил проповедь перед публикой и начинал свое «правление»[901]. Праздник Дня святых Невинных Младенцев был самым вероятным поводом рассказать историю, или exemplum, о ритуальном убийстве; а мальчик-епископ более всего подходил на роль рассказчика. Например, вполне вероятно, что Чосер услышал о кровавом навете на мессе в память о невинно убиенных младенцах, а потом включил эту историю в «Рассказ Аббатисы»[902]. Упоминание о «другом Хью» заставляет предположить, что происходило это недалеко от гробницы Хью в Линкольнском соборе[903].