Ей стало жаль бедного баранца, истекающего оливковой магией.

«Бедненький маленький барашек! Такой напуганный! Ему так нужна помощь добрых человеческих рук!» – подумала Ева и, чувствуя на пальце пиявку, стиснувшую его кольцом, шагнула к клетке.

Баранец жался в угол задом. Оливковая магия капля за каплей выходила из его повреждённого корня. От этой магии и клетка постепенно становилась оливковой.

– Бедный барашек! Я помогу тебе, бедный барашек! Не бойся меня! Я иду к тебе с добром! – произнесла Ева и, услышав себя со стороны, остановилась как вкопанная. Мысль эта была слишком переслащённая, слишком правильная, просто приторная.

Ева, как истинная цирковая, дочь дрессировщицы и гимнаста, не отличалась сентиментальностью. Более того, относилась к животным как истинный зоолог. Когда число животных у тебя переваливает за сотню, отношение к ним всё больше начинает напоминать военно-полевую хирургию. Например, видя скончавшуюся от старости белую мышку, ты не льёшь слёзы, а прикидываешь, что у тебя змея не ела уже вторую неделю…

Баранца голос Евы тоже не успокоил. Услышав, что к нему идут с добром дарить тепло человеческих рук, он затрясся ещё сильнее и выдал целый дождь искр. Одна искра обожгла Еве ногу. Недовольно завозился в углу громоздкий Грун. Пламмель отчётливо произнёс «Ясень перец!» – и тут же Белава завопила, что ей подпалило волосы.

Боль от ожога отрезвила Еву.

– Ах ты шашлык мелкий! Думаешь, тебе одному больно? А ну перестал! – взвыла она, и баранец внезапно успокоился.

«Ага! – догадалась Ева. – Значит, те слова были словами Фазаноля!»

Жижа в ванне забурлила. Разоблачённый Фазаноль выдал такую волну смрада, что Еву совершенно затопило. Она потеряла способность рассуждать здраво. То ей хотелось вцепиться зубами в горло баранцу, то пережать ему вырванный корень пиявкой, то прыгнуть в ту же трубу, что и стожар. Она то смеялась, то плакала, то шипела, то внезапно обнаруживала, что делает руками хаотические движения. Желания смазывались, перекрывали и погашали друг друга, превращаясь во что-то незаконченное.

Фазаноль явно переборщил, выдав слишком много смрада. Нервное возбуждение быстро перешло в апатию. Уже через минуту Еве ничего не хотелось – только свернуться калачиком, принять позу зародыша и закрыть глаза. И именно это она и сделала. Легла рядом с клеткой, свернулась и просто лежала. Пламмель дважды подходил и тряс её, Белава на кого-то шипела, в Груне происходили сложные желудочные процессы. Что-то в нём бурчало, потрескивало. Но Еве было совершенно всё равно. Просто хотелось лежать с закрытыми глазами. Какой там баранец, какой Фазаноль? Реально сейчас существовала только вонь.

Пик!

Что-то тюкнуло Еву по лбу. Пик! Снова тюкнуло! Не то чтобы больно, но неприятно и настойчиво. Ева почему-то решила, что это дятел. А она дерево. Дятел сел на дерево и долбит себе дупло. Что же тут непонятного? После десятого «пик!» Ева всё же открыла один глаз. Деревянный молоточек с пищалкой летал вокруг неё и тюкал. И это тюканье складывалось в отчётливую мысль:

«Ты должна работать! Иди учи про драконов!»

«Ты что, издеваешься?» – вяло подумала Ева.

«Пик! Ты должна! Жизнь – это работа. Вначале ты боишься жизни и боишься работы, а потом работа становится в кайф! Пока боишься – нельзя любить, и в этом вся разница! Но надо прорваться сквозь страх! Не верь себе! Прорывайся!»

«Я не могу! Я вообще-то тут помираю!»

«Пик! Не верь себе! Ты прорвёшься! Каждый человек для чего-то предназначен. И он счастлив только тогда, когда делает работу, для которой предназначен. Порой ему кажется, что это не так, но это так. Твоё – это животные! Учись!»

– Пик-пик-пик! – сказала Ева, пытаясь поймать назойливый молоточек и отбросить его подальше.

Но молоточек-гармошка ловко отскочил. Ева же вместо него случайно сгребла рукой валявшийся на полу скомканный обрывок. Бумага была жёлтой, шероховатой, старой. Видно, когда-то обрывок занесло сюда из книжного в «Зингере». С пространственными карманами такое регулярно случалось. Хлопнешь ящиком стола сильнее, чем всегда, или толкнёшь бедром стеллаж – и начинаются «задвои» – просачивания из мира в мир.

Просто чтобы спрятаться от всего – от молотков, от голоса совести, от Фазаноля, от своего жизненного предназначения, – Ева развернула обрывок и начала читать. Она прочитывала текст раз за разом и не могла понять содержания.

«Юнкер был Ростов. Он держал одной рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть его тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мёртвого офицера».

Мысли Фазаноля не то чтобы отхлынули, но собственные мысли стали острее. Теперь она могла сказать: «Это вот ты! А вот это я!»

«А ведь хорошо, что я чувствую вонь Фазаноля! Пламмелю и Белаве она явно представляется не такой противной. И для меня эта вонь исчезала, когда я сливалась с ним!» – поняла Ева.

И эта мысль была уже отчётливой. Её мыслью. Твердя про драконов что-то нескладное, но всё же по теме, чтобы не злить молоточек, Ева поднялась на ноги, ужом проскользнула в клетку и приблизилась к баранцу. Присев на корточки и показывая ему свои руки, чтобы он привык к ним и не боялся, принялась молоть какую-то чушь, которая приходила ей в голову:

– Почему у Глызи Косорыла с Маг-ТВ всего один глаз? Ты знаешь, что у всех белых медведей был один общий предок по женской линии – бурая медведица?

Баранец внимательно слушал. Он воспринимал не слова Евы, а Евин образ в целом. Фазаноль пока не совался. Ева уже разобралась, что, пока она слышит вонь, всё более-менее в порядке. А как только вонь исчезает – значит, она уже с ним слилась.

Большой Грун дёрнулся так сильно, что дрожь прошла по всей комнате. Клетка затряслась. Ева, потеряв равновесие, вынуждена была опереться о днище клетки, попав пальцами в зелёную лужицу. Она торопливо отдёрнула пальцы, ожидая боли, но никакого ожога не было! Ага, значит, сама по себе оливковая магия не страшна. Опасны искры, которые рассыпаются от шерсти, когда баранец напуган.

Пиявка, кольцом сдавливающая Еве палец, внезапно разжалась. Подползла к оливковой лужице, мгновенно её втянула, раздулась и по ноге баранца деловито поползла к оборванному корню-пуповине. Она срывалась с шерсти, корчилась и опять начинала ползти.

Пламмель издал досадливый возглас – очень краткий, но Ева его услышала и верно истолковала. Оказавшись рядом с баранцом, пиявка слишком поспешила. Примитивная всё же сущность, вроде сдувателя. И по тому, как жадно она выхлебала лужицу оливковой магии, сразу можно было определить, что помощь пострадавшим баранцам явно не основная её магическая специализация. Оказавшись на пуповине баранца или на любом чистом участке его кожи, пиявка вопьётся и выделит ему в кровь нечто успокаивающее, чтобы баранец не ощутил укуса и не навредил самой пиявке. И это что-то сделает баранца смирным и послушным Фазанолю.

Надо было срочно что-то делать! Ведь у неё теперь куча оливковой магии! Как же скверно, что, имея магию, она не умеет её использовать! Даже не является магом, если на то пошло! Пиявка сорвалась, поползла по копыту. Ползла она, складываясь вдвое, изгибалась и нашаривала дальнейший путь. Ева попыталась сорвать пиявку, но та обожгла её такой краткой непереносимой болью, что она не смогла сжать пальцы и, вскрикнув, отдёрнула руку.