Между тем пока верный человек странствовал по чужой стране, нигде не обнаруживая даже следов Лизоньки–чтицы, Дуглас и д’Еон задание своего короля выполнили, Елизавета скрепила автографом и договор с Людовиком, и план совместной военной кампании против Пруссии. Канцлер Бестужев против воли вынужден был вручить покидающему столицу д’Еону благодарственный подарок императрицы — 300 червонных.

Щедро вознаградил его и Людовик — пожаловал чин драгунского поручика и осыпанную бриллиантами золотую табакерку со своим портретом.

А сестрица шевалье словно сквозь землю провалилась. Впрочем, и Бестужеву было уже не до нее, он уступил пост канцлера Воронцову, а тот дружески вел переговоры с д’Еоном, вновь навестившим Россию с дипломатической миссией.

Затаившаяся Луиза, однако, не пропала. На ее брата сыпались милости короля за услуги, оказанные в России: орден Святого Людовика, ежегодная пенсия в 2000 ливров, частые аудиенции, похвальные отзывы о его статьях, посвященных России, назначение сначала резидентом в Петербург, потом — тайным агентом при посольстве в Лондоне… И вот тогда‑то в обществе (не парижском, а лондонском) объявилась постаревшая и скорбная Луиза, теперь не де Бомон, а д’Еон. Одновременно куда‑то исчез ее брат. Она отвечала любопытствующим, что он в отлучке, что у него — недоразумения с королем, который обвинил Луи в растрате посольских денег, когда на самом‑то деле казна задолжала ему 317 тысяч ливров, и он теперь пытается получить их у Версальского двора.

Ее слушали с сочувствием, но, отвернувшись, иронически улыбались, потому что всеведущие светские сплетники в подробностях рассказывали: да, д’Еон действительно проворовался, после чего предъявил правительству финансовые претензии, за невыполнение которых грозил обнародовать имеющуюся у него секретную переписку между Людовиком и Елизаветой Петровной. Король поручил знаменитому писателю Бомарше переговорить со своим бывшим любимцем и изъять у него бумаги, могущие испортить отношения с Россией. Но д’Еон упрямился, требовал денег, и Людовик согласился в обмен на документы выдать приличествующее вознаграждение, но с условием — отныне и до смерти кавалеру д’Еону в память о перевоплощении в девицу Луизу де Бомон носить женское платье.

Он условие принял, вроде бы потешаясь над ним. А далее случилось странное: экс–д’Еон уже и сам заявлял о своей принадлежности к женскому полу и даже хвалился тем, что, находясь в армии, участвуя в сражениях, где был ранен в правую руку и в голову, среди военных людей сумел сохранить такое хрупкое добро, как девичье целомудрие. Потом вдруг жаловался: женская одежда несообразна с его полом, вызывает насмешки над ним. Узнав о кончине Людовика XV, он обратился к Людовику XVI: «Ваше величество, отмените указ предшественника хотя бы потому, что у меня нет никаких средств для снабжения себя таким дамским гардеробом, какой долженствует иметь при моем общественном положении». В ответ был сделан срочный заказ лучшей королевской модистке, и д’Еон, облачась в эти наряды, выглядел изящной щеголихой.

Княгиня Екатерина Дашкова, посетившая Лондон, увидев его, воскликнула:

— Мадемуазель Луиза! Вы по–прежнему великолепны!

Д’Еон, довольный похвалой, сделал реверанс:

— Вы меня помните молодой?

— Еще бы! Мой дядя Михаил Илларионович восхищался девицей де Бомон…

— А как благоволила мне государыня! — печально отозвался он. — Бывало, просила: «Лизонька, почитай мне…»

Прослышав о революции, бывший шевалье направил в Национальное собрание Франции просьбу: готов сражаться под знаменами армии республики, тем более что сердце восстает против опостылевших чепцов и юбок, которые он носит. И зря! Директория не только отказала ему в оружии, она лишила его и пенсии, назначенной Людовиком XV, и покровительства своих законов — как эмигранта.

Д’Еон умер в Лондоне 10 мая 1810 г., немного не дожив до 82 лет. Его хоронили бедно, как старую, одинокую женщину. Позже один из биографов сказал: он и рожден был девочкой, да вот отец ждал мальчика. К тому же, по завещанию одного из родственников, семье предназначалось солидное состояние, если она обзаведется наследником. И мать с отцом решились на подлог, выдали новорожденную за сына, одевали и воспитывали ее как мальчика. А раз так, легко понять, почему шевалье д’Еон талантливо перевоплотился в девицу, успешно послужив тем самым в России на пользу Франции…

В один из осенних дней 1742 г. (по другим версиям — 15 июня 1748 г.; или в 1744 г.; или в 1750 г.) в маленьком подмосковном храме Знамения в селе Перово (а по другой версии — в московской церкви Воскресения в Барашах) дочь Петра Великого, императрица и самодержица Всероссийская Елизавета тайно обвенчалась с казацким сыном–хохлом, бывшим певчим Алексеем Розумом, а ныне — графом Алексеем Григорьевичем Разумовским. Венчание было совершено при свидетелях, «молодым» были вручены документы, свидетельствовавшие о заключении брака. Спустя несколько дней после венчания императрица пожаловала Разумовского званием генерал–фельдмаршала и переехала с ним в Санкт–Петербург, где муж императрицы поселился в специально построенном для него дворце, известном под именем Аничкова.

Московские старожилы долгое время спустя указывали на необычную корону, увенчивавшую крест над церковью Воскресения в Барашах, и утверждали, что здесь венчалась императрица Елизавета, и в память об этом событии на кресте был установлен брачный венец. А тайная свадьба Елизаветы с Разумовским якобы происходила неподалеку, в доме, построенном Растрелли, который долгое время спустя занимала 4–я московская гимназия. Здесь Разумовский жил какое‑то время со своей царственной супругой.

Итак, тайный брак Елизаветы и Алексея Разумовского «имел место быть» — в этом сомнений практически нет никаких. А вот имелось ли потомство от этого брака? Тут, увы, мы вступаем в область довольно шатких гипотез. Достоверно известно только то, что граф Алексей Григорьевич Разумовский умер бездетным.

Но если даже мы, имея в своем распоряжении давно рассекреченные государственные архивы XVIII столетия, не можем сказать ничего определенного по этому поводу, то что должны были думать современники? Ведь слухи о детях Елизаветы и Разумовского с конца 1760–х гг. ходили по всей России.

Сколько же у тайного брака императрицы было «плодов»? Говорили разное: у Елизаветы от Разумовского родились сын и дочь; два сына и дочь; две дочери и сын. Точно, естественно, никто ничего сказать не мог.

По поводу сына Елизаветы и Разумовского, «князе Тараканове», ходили слухи, что этот «князь» всю жизнь провел в одном из монастырей Переяславля–Залесского, горько сетуя на свою судьбу, и умер в начале XIX в. Правда, по другой версии, фамилия его была Закревский и он сделал себе блестящую карьеру в Петербурге, став тайным советником и президентом медицинской коллегии.

Но, конечно, самой романтичной легендой стала судьба княжны Таракановой — дочери Елизаветы и Разумовского. В этой легенде переплелись истории, по крайней мере, двух женщин, выступавших под этим именем. Одна из них, Августа Тараканова, более известна под именем инокини Досифеи, вторая — легендарная красавица Елизавета Тараканова, запечатленная на хрестоматийной картине Г. Флавицкого.