по правде?! – рыкнул он с угрозой. Олег испугался. Захотелось выкрикнуть: «Ничего не знаю и знать не хочу. Только выпусти нас отсюда».

– Хочу, конечно, – ответил он.

– Тогда пеняй на себя. – Дед криво ухмыльнулся. – Лагеря эти – при руднике – были предназначены для смертников. Все знали – та же высшая мера, только отсроченная. Редко кто больше года-двух выдерживал. В конвоиры самых что ни на есть псов служить отправляли. Чуть заикнулся кто против, день-другой – или в штольне авария, или «при попытке». Сигнал для всех. Выходило: либо заткнуться и догнивать в одиночку, либо сбиться в стаю. Сбились. Что-то вроде стачечного комитета создали. Пошли к начальнику лагеря. Просьба одна: раскидать по другим лагерям, чтоб только не на руднике этом остатки жизни выхаркивать. Ну и получили обороточку. Скажите спасибо, свиньи неблагодарные, советской власти, что даёт возможность дохнуть на её благо. Такой вот ответ, сапогом в рыло. Только не учли, что зэки эти фронт прошли и уже сорганизовались. Заманили в барак лейтенантишку, волчару из волчар, на кого у всех накипело. Он при куме на побегушках состоял. А где наглость, там и трусость. Кинулся в ноги, сапоги целовать принялся. И всех своих с потрохами сдал: когда, что, как. Вспыхнуло на раз. Разоружили охрану, повязали администрацию. Лейтенантишку перевербованного – он из местных оказался – отпустили, чтоб требования зоны передал.

– И вы там были, – подсказал Олег.

Дед тряхнул гривой.

– Был. И комитет я сбил, – подтвердил он. – Я как раз за переговоры с властями стоял. Считал, что заложники – наш козырь. И чтоб их спасти, требования удовлетворят и согласятся раскидать нас по другим лагерям. Но выяснилось, что спасать своих – закон для фронта. Не для ГУЛАГа. Подогнали машины с автоматчиками, окружили зону. Начали зачистку. Тут и наши остервенели. Заложников на виду у солдат постреляли, и – пошло крошево.

– Как же удалось уйти? – заинтересовался Олег.

– Уйти? Кому? – Дед удивился.

– Так я ж говорил. В Забайкалье любимая байка, как арестанты в Китай ушли.

Дед горько хохотнул.

– Эва куда загнули! Говоришь, на руднике был? В штольни-то заглядывал?

– Да! Но к вечеру. В темноте. С самого края.

– Заглянул бы глубже – не молол бы языком попусту. Там они все, навек свободные. Штабелем свалены. Пятеро всё-таки через кордоны прорвались. Когда через пару суток собаки на пятки сели, пошли в топь. Мне, как видишь, повезло.

– Но почему?! – выкрикнул Олег. – Ладно тогда. Но ведь после узнали, что стали выпускать из лагерей. Уж фронтовиков-то! Пересмотрели бы. Всё лучше, чем в этом болоте отлёживаться.

– Как думаешь, откуда у меня автомат сохранился?.. То-то что. Отстреливался. Да и потом…

Дед криво усмехнулся. Подлил ещё, выпил глоток, скривился. Решившись, вскинул больные глаза.

– Пособники фашистов амнистии не подлежат. Пожизненно! – отчеканил он. Щека вновь задёргалась.

– Пособники?! – в ужасе пролепетал Олег.

– А вы что себе напридумывали, кино-Маниловы благодушные? На рудник направлялись исключительно изменники Родины: власовцы да полицаи.

Он скосился испытующе.

Олег сидел ни жив ни мёртв. Всё в нем оборвалось. Он уж давно догадался, что Дед сам был из числа заключённых. Может, единственный, кому посчастливилось спастись. Но предполагал, что перед ним бывший солдат, пересаженный в ГУЛАГ из фашистского лагеря либо угодивший под суд за воинскую провинность. Но перед ним сидел враг.

Олег набычился. Глянул исподлобья.

– Вижу, брезгуешь? – усмехнулся Дед. – Ещё в партизанах усвоил: чем к человеку мягче, тем больше власти над тобой норовит забрать! Потому что мягкость со слабостью путает. А с чего это ты, пацан, решил, что вправе меня презрением гнобить?! – Его вдруг захлестнула ярость. – Тебе, сопляку, судьба сотой доли не выписала того, что мне. Ранжир у тебя – транспортир школьный. По прямой – правильно. По дуге – уже криво.

Скрипнула дверь. В проёме в одних трусах стоял Игорь Тимашев. Вскинул вверх исхудавшую руку.

– Здорово, братья по разуму. Всё шумим?

Неверным шагом подошёл к столу. Подсел.

– Пошёл, стало быть, на поправку. – Дед усмехнулся.

– А что нам? Мы пскопские, жилистые.

– Пскович?! – вскинулся Дед.

– Ну да. Уроженец города Пскова. Есть такой на карте нашей Родины.

– Из каких мест? В смысле – улица? – Дед заволновался.

– Индустриальная, – ответил удивлённый Игорь.

– А школа какая? – Дед перевёл дыхание. В глазах его возникла мука. – Ты случайно с таким Вылегжаниным Серёжей вместе не учился? Вы вроде погодки. Может, хотя бы фамилию слышал? Или улицу? Малая Подвальная – слыхал про такую? Вы ж, пацаны, по всему городу блукаете.

Игорь старательно напрягся. Не вспомнил.

– Нет, – виновато сообщил он. – Родители в Москву перебрались, когда я ещё малолеткой был. Извините, если огорчил.

Отёр пот со лба:

– Опять что-то завьюжило. Пойду прилягу.

Поднялся.

– Когда в поход труба зовёт? Если что, я правофланговый! – заверил Игорь. Кое-как добрался до нар. Упал и засопел.

– Дохлый совсем, – оценил Дед.

– Духом силён, – возразил Олег. И, будто черт за язык дёрнул, не удержался: – Во власовцы, случись что, ради спасения шкуры точно бы не завербовался.

Дедова рука, неожиданно быстрая, ухватила его за локоть, сдёрнула с табурета, протащила по столу, так что голова беспомощно затихла, вывернутая на сторону. В другой руке Дед держал кухонный тесак, взмаха которого было довольно, чтоб перерубить шею. Бероев –