Слово «невиновный» никогда не слетало с моих губ в отношении Уильямсона и Фрица. Все это вовсе не доказывает их невиновности. Это лишь означает, что я не могу доказать их вину с теми уликами, которыми сейчас располагаю.

После недолгих четырех дней, проведенных на свободе, Рон и Деннис были все еще слишком взволнованы, и статья привела их в ужас. Почему Питерсон хочет снова притащить их в суд? Один раз он их уже приговорил, и они не сомневались, что сможет сделать это снова.

Новые улики, старые улики, никаких улик – не имеет никакого значения. Они безо всяких улик двенадцать лет промучились в тюрьме за то, что никого не убивали. В округе Понтоток улики не являются основанием для осуждения.

Статья привела Марка Барретта и Барри Скека в бешенство. Оба написали длинные опровержения в газету, но благоразумно не стали отправлять их немедленно. Несколько дней спустя им стало ясно, что Питерсона мало кто слушает.

В воскресенье во второй половине дня Рон и Деннис со своими сторонниками по просьбе Марка Барретта отправились в Норман. По счастливой случайности, «Международная амнистия» в целях сбора средств проводила там рок-концерт на открытом воздухе. В летнем амфитеатре собралось множество народа. День выдался теплым и солнечным.

В перерыве между музыкальными номерами выступил Марк Барретт. Он представил собравшимся Рона, Денниса, Грега и Тима Дюрэма. Каждый из них в течение нескольких минут рассказывал свою историю. Все четверо, не привыкшие к публичным выступлениям, нервничали, однако они все же набрались храбрости и говорили от души. Аудитория встречала их восторженно.

Четыре молодых человека, четыре обычных белых парня из хороших семей были оклеветаны, сжеваны системой и изолированы от общества в общей сложности на тридцать три года. Их мысль была ясна: покуда эта система действует, такое может случиться с каждым.

После выступления они побродили по амфитеатру, послушали музыку, съели мороженое, наслаждаясь солнцем и свободой. Откуда ни возьмись появился Брюс Либа, он по-медвежьи крепко обнял старого друга. Брюс не был на суде над Роном и не писал ему в тюрьму. Он чувствовал себя виноватым за такое пренебрежение и искренне просил прощения у своего лучшего школьного товарища. Рон легко простил его.

Он был готов прощать всех. Дурманящий дух свободы вытеснил все былые обиды и мечты о возмездии. Планы массового судебного преследования обидчиков, лелеемые в течение двенадцати лет, стали достоянием прошлого. Теперь Рон не хотел ворошить старые кошмары.

Интерес средств массовой информации к ним не угасал. Особое внимание привлекал Рон, потому что он был белым парнем из белого города, схваченным ни за что белыми полицейскими, обвиненный белым прокурором и осужденный белыми присяжными. Для журналистов его история стала горячим и в высшей степени притягательным сюжетом. Подобная несправедливость могла приключиться и нередко приключалась с бедняками и представителями меньшинств, но – как считалось до сих пор – не с героем маленького городка.

Многообещающая бейсбольная карьера, чудовищный скачок в безумие камеры смертника, пребывание на волосок от казни, некомпетентные полицейские, не сумевшие разглядеть очевидного убийцу, – сюжет был богат и многослоен.

Просьбы об интервью стекались в кабинет Марка Барретта со всего света.

Шесть дней пропрятавшись в лесу, Глен Гор объявился сам. Он связался с адвокатом в Аде, который позвонил в тюрьму и уладил формальности. Обговаривая условия сдачи, Гор особенно заботился о том, чтобы не попасть в руки властей Ады.

Впрочем, беспокоился он напрасно. Шайка, не умевшая стрелять в цель, не горела желанием возвращать Гора, чтобы не получить еще один сомнительный суд на свою голову. Для того чтобы залечить тяжелые раны, нанесенные многим самолюбиям, требовалось время. Питерсон и полиция, прикрываясь официальным статусом, встали в позу, утверждая, что следствие открыто заново и они энергично продвигаются вперед в поисках убийцы или убийц. Гор – всего лишь один из игроков на этом поле.

Прокуратура и полиция так и не смогли заставить себя признать ошибку и цеплялись за тщетную надежду, что они могут еще оказаться правы. Может, еще какой-нибудь наркоман приковыляет в участок и сделает признание или снова приплетет к убийству Рона и Денниса. Может, откуда-нибудь появится новый доносчик-соглядатай. Может, полицейским удастся выжать очередное «сонное признание» из какого-нибудь свидетеля или подозреваемого.

Ведь это была Ада. Здесь рвение полицейских могло принять какой угодно новый оборот. В том числе и опять развернуться в сторону Рона и Денниса.

Когда команда в отъезде, ежедневные ритуалы стадиона «Янки» варьируются мало. Не испытывая цейтнота в ожидании зрительских толп и журналистов и не имея необходимости постоянно содержать площадку в идеальном состоянии, старое сооружение оживает медленно, кряхтя. Только поздним утром рабочие в форме цвета хаки и пепельно-серых майках неторопливо начинают приводить поле в порядок. Грэнтли, главный газонщик, кое-как правит своей похожей на паука газонокосилкой «Торо», а Томми, специалист по глине, утрамбовывает и разравнивает землю за площадкой «дома». Дэн толкает перед собой газонокосилку поменьше через густой пырей вдоль линии первой базы. Разбрызгиватели синхронно включаются через определенные интервалы времени вокруг ограничительной полосы «забора». Группа туристов во главе с гидом толпится за третьей базой, гид указывает на что-то вдали, за табло.

Пятьдесят семь тысяч мест пустуют. Звуки мягким эхом разносятся вокруг – приглушенный рокот малой косилки, смех рабочих, отдаленное шипение шланга, из которого мойщик поливает сиденья верхних ярусов, перестук колес поезда номер четыре, проходящего невдалеке, справа от поля, дробь молотка возле ложи прессы. Те, кто поддерживает сооружение, прославленное Рутом, дорожат мертвым сезоном, вклинивающимся между ностальгией по былой славе «Янки» и ожиданием новой.

Двадцать пять лет спустя после своего первого сюда приезда Рон Уильямсон ступил на покрытую щебнем ограничительную полосу стадиона. Он остановился, чтобы охватить взглядом всю его ширь и вобрать в себя атмосферу главного бейсбольного святилища. Был ясный, сверкающий голубизной весенний день. Воздух был легок, солнце стояло высоко, трава, идеально ровная и зеленая, напоминала ковер. Солнечные лучи согревали бледную кожу Рона. Запах свежескошенной травы напоминал о других полях, других играх, старых мечтах.

На нем была бейсболка с эмблемой «Янки» – сувенир, подаренный администрацией. Он находился в Нью-Йорке в качестве знаменитости дня, был приглашен участвовать в специальном сюжете программы Дайаны Сойер «Доброе утро, Америка». На нем были его единственный спортивный темно-синий блейзер, спешно купленный Аннет двумя неделями раньше, единственный галстук и единственные брюки. Туфли он, однако, успел сменить. Рон утратил интерес к одежде. Хотя когда-то, работая в магазине, он советовал другим, как следует одеваться, самому ему теперь это было безразлично. Двенадцать лет тюремного заточения отбивают вкус к франтовству.