ресторан, совсем маленький, но в очень изысканном вкусе, исключительно для дипломатов, промышленников, людей с деньгами. И тут она сумеет во многом помочь своему жениху. Она сможет помогать на кухне, сможет обставить зал, украсить его цветами, граненым стеклом и тонкими камчатными скатертями.

— Камчатными? Разве скатерти должны быть обязательно камчатными?

Шальке смущенно захихикала. Нет, нет, откуда у нее камчатные скатерти? Она хотела только сказать, что все будет рассчитано на самый взыскательный вкус, как в лучших заведениях. Она на коленях будет благодарить бога, когда уедет отсюда. Вечно быть одной, совсем одной — нет, это не жизнь!

О, как Бабетта ее понимала!

— Человек должен знать, где ему приклонить голову, — сказала она.

Да, это правильно. А потом этот сапожник, этот Дорнбуш, который все еще преследует ее, — нет, прочь отсюда! Но для отъезда ей нужно, — тут она вспомнила о своем деле, — несколько вместительных корзин. У нее много старья, которое она не может попросту выбросить, а потом все эти годы она шила себе на досуге белье, постельное белье, скатерти, салфетки и вообще все, что полагается. Ей нужны приличные корзины. Она видела такие дорожные корзины у Шпангенберга, но этот Бенно просил за них двенадцать марок. Это бессовестная цена, таких денег у нее просто нет. И вот она подумала: наверное, муж Бабетты сможет ей сделать несколько таких корзин подешевле?

Почему же нет? Нужно это обсудить. Бабетта обещала поговорить с Карлом. Двенадцать марок? Карл сможет, наверное, сделать ей корзины марок по восемь, а может быть, и еще дешевле — смотря сколько штук ей нужно.

Сейчас она хотела бы иметь три или четыре корзины. Потом, может быть, понадобится и больше.

— Три или четыре? — удивленно воскликнула Бабетта. — Неужели же у тебя так много вещей?

— Да, понемногу накопилось за все эти годы. И потом еще вещи ее покойного мужа.

Выпив кофе, Шальке отогрелась. Она все еще сидела в пальто, в красивом пальто какого-то необычного коричневого цвета, с широким меховым воротником. Но теперь ей пришлось снять пальто, — кофе у Бабетты был крепкий.

Бабетта с любопытством и вниманием рассматривала темно-коричневое сукно и меховой воротник. Шальке тотчас же заметила испытующий взгляд Бабетты и засмеялась своим дребезжащим смешком.

— Ах, ты, должно быть, знаешь это пальто, Бабетта, — сказала она. — Это одно из тех старых пальто, что лежат в черном резном сундуке у Шпана. Я перешила его для себя.

Она вынула все пальто и шубы из сундука и развесила их, чтобы они проветрились. При этом она спросила Шпана, на что ему все эти вещи. Ведь есть столько бедняков, которым нечего надеть. Вот у нее, например, даже и одного пальто нет. Тогда он подарил ей это пальто и еще шубку. «Возьмите же себе, что вам нужно, здесь все это только лежит и портится, дорогая фрау Шальке». Да, он так и сказал: «Дорогая фрау Шальке». В этом доме все в избытке, все сундуки и шкафы битком набиты, прямо нелепо!

— Да, дом Шпана — старый солидный дом, — подтвердила Бабетта.

Шальке продолжала восхвалять доброту Шпана. Он подарил ей еще и старые платья, и белье, и посуду. Лишь теперь, узнав его поближе, она убедилась, как он добр. А люди говорят, что Шпан — скряга. Это он-то — скряга!

Бабетта опустила голову и, задумавшись, искоса поглядывала на пол. Что-то ей не нравилось в том, что говорила Шальке, — она сама не знала что.

— Да, конечно, — проговорила она немного погодя. — Шпан добр, даже очень добр, хотя и слишком суров. Но все-таки он какой-то не такой, как все. У него бывают заскоки, и когда это с ним случается, тут уж пиши пропало.

— Какие заскоки, Бабетта?

Ну, Бабетта не знает, как это объяснить. Пока человек делает то, что Шпан считает правильным, все идет хорошо, но стоит поступить иначе, и вся его доброта исчезает. Вот что она думает о Шпане. Да, примерно так, лучше она сказать не может и надеется, что ее поймут.

— А как он поживает сейчас? — спросила Бабетта. — Налить тебе еще чашечку, Фрида?

— Спасибо, Бабетта, налей, если я тебя не разорю. Шпан? О, ему плохо, очень плохо.

— Плохо, говоришь ты?

— Да, плохо. На него просто жалко смотреть. Он живет только по ночам; а кроме того, он умирает с голоду, буквально умирает с голоду.

— Умирает с голоду?

— Да, умирает — провалиться мне сквозь землю, если это не так. Он почти перестал есть: чашечка молока— это все. Она старается изо всех сил, но все напрасно. Вчера она подала ему вареного голубя и всеми святыми заклинала его поесть. «Господин Шпан, господин Шпан, так ведь продолжаться не может!» Но он даже не притронулся к этому голубю. Он съел только голубиное сердечко, плававшее в соусе, больше ничего.

— Люди добрые, люди добрые!

— И часы он остановил.

— Какие часы?

— Ну, часы в большом футляре, которые били так торжественно, как церковный колокол.

— Часы красного дерева? Неужели?

— Да, и теперь в доме мертвая тишина. И выглядит он так, что смотреть больно. Краше в гроб кладут.

Бабетта в отчаянии ломала руки. Завтра она навестит его, завтра же, и скажет ему… Ведь они старые знакомые, ведь она столько лет прожила в его доме! Но Шальке тихо рассмеялась. Он не впустит Бабетту. Он никого не впускает, квартира заперта на ключ, а ключ он держит в кармане. Он уже несколько месяцев не разговаривает ни с кем, один только раз у него был вечером нотариус Эшерих. Ах, просто беда, да и только. А в лавке дела идут все хуже, да оно и понятно: Шпан передоверил все приказчику, но тот не может управиться. «Долго ли так будет продолжаться, фрау Шальке?» — спросил ее вчера приказчик. Ах, ах! Шальке вздохнула и взялась за свою чашку.

Затем она заговорила другим тоном. Она не может больше говорить об этих грустных вещах, которые и так угнетают ее день и ночь. Она заговорила о всех слышанных ею сплетнях, о своих планах на будущее, о блюдах, которые Екель собирается подавать в своем ресторане, и в конце концов о Христине. Да, наконец-то она может сообщить нечто приятное, — а она чуть было не забыла! Недавно брат опять прислал ей подробное письмо. Да, им наконец живется хорошо, Христине и доктору Александеру, и она от души этому рада. Доктор Александер теперь стал совладельцем бара «Феникс», в котором он раньше просто служил. По-видимому, он получил откуда-то деньги. У них теперь собственная квартира, и Христина