пролился в ее пищевод. Вино обожгло ее так, как не обжигало ничто. В его вкусе не чувствовалось никакого солнечного света. Оно было горьким, как терпкие яблоки и уксус.

– Видишь? – сказала она, ставя бокал.

– А ты видишь? – сказал Юджин с неподдельным волнением. Он был готов вскочить на ноги. – Ты не сгорела в адском пламени. У тебя не выросла вторая голова. – Он приветственно поднял свой бокал с остатками вина. – Будь здорова. Я так горжусь тобой. И я знаю: то, что говорила моя сестра, – чистая ложь.

Он был прав: она не почувствовала никаких изменений. Коллин ошиблась. Агнес почувствовала прилив облегчения. Она медленно допила бокал вина, надеясь, что его слова про нее отвечают действительности. Она чувствовала, что победила АА и снова может быть нормальной.

Когда принесли счет, он расплатился мелкими купюрами – его ночными заработками, свернутыми в тугой рулон. Когда они встали из-за стола, Агнес ощущала тепло внутри, и Юджин повел ее в маленький бар для членов клуба. Юджин сильной рукой обнял ее за талию, и она чувствовала себя счастливой оттого, что люди восхищенно смотрят на них. Они сели друг против друга в уголке, Юджин поцеловал ее в мочку уха, и Агнес заказала водку с тоником, потом еще одну и еще.

Такси, виляя, вернулось в темный поселок. Счастье, что на дороге не было других машин. Агнес моталась на заднем сиденье, то погружаясь в ступор, то выходя из него. Юджин снова подъехал к воротам закрытой шахты. Они попытались трахнуться в темноте, но получалось неловко и мучительно, и она каменела от темных смутных воспоминаний. Когда Юджин взгромоздился на нее, из его карманов посыпались монетки, и она почувствовала себя так, будто ей платят за секс.

Когда Агнес удалось вставить ключ от дома в скважину дверного замка, свет в коридоре уже горел. Падая через дверной проем, она почувствовала, как ее мохеровое пальто цепляется за неровную поверхность штукатурки, услышала, как крючковатые шипы рвут на ней колготки.

Она была уверена, что улыбается Лику, а потому не поняла, почему ее сын так рассержен, почему он кричит на нее. Она поняла только то, что Лик бьет Юджина кулаками по толстой шее. В памяти у нее остался только мальчик, застывший в дверях другой спальни и смотревший на нее обеспокоенным взглядом его бабушки. Слезы разочарования текли по его щекам. На его пижамных штанах темнело пятно мочи.

Двадцать три

Наступило и прошло Рождество, и Агнес заблаговременно начала праздновать Новый год. В канун Хогманая[127] она уже допила имевшуюся у нее водку, тайком наливая себе из бутылки, плохо спрятанной от глаз сыновей за подлокотником ее кресла. К тому времени, когда телеэкран стал транслировать праздничные гуляния, она уже начала открывать банки «Спешиал Брю», которые издавали торжествующее шипение и хлопок, после чего Агнес водопадом выливала содержимое банки в свою старую кружку. До полночи было еще далеко, а она уже перечисляла всех мужчин, которые погубили ее жизнь.

Если Агнес и заметила, что Лик стал потихоньку пропадать, то она никак не показывала этого. Рождественскую неделю Лик провел, скрываясь во сне. По вечерам он тихонько уходил в город и проигрывал свое ученическое жалованье на игровых автоматах, которые стояли в туннелях под Центральным вокзалом. Под Новый год он исчез раньше обычного, как человек, который предвидит ливень и пытается его опередить.

Шагги оставался дома, отгоняя пьяную Агнес от входной двери, когда та порывалась выйти на улицу, не давая ей звонить по телефону. Вечером он сидел у окна, глядя, как загораются огоньки на елках в домах напротив, и заталкивал себе в рот белую тюлевую занавеску. Когда его рот оказывался забит, его злость немного спадала. Он портил у нее на глазах хорошие занавески и страстно хотел, чтобы она сказала ему: «Перестань», но она молчала.

Пока Макавенни играли с новыми велосипедами и радовались приходу Большого Джеймси, Шагги бесшумной тенью сидел у ног матери. Он молча наблюдал, как она пьет из своей бездонной кружки. Она снова рассказывала ему дурные истории о его отце, словно продолжая читать книгу, которую всего лишь временно, на год, отложила в сторону.

Когда закончились шестичасовые новости, она сидела на своей кровати, разговаривала по телефону с Джинти Макклинчи. Голос матери звучал глухо, неразборчиво, но Шагги, тихо прошедший по коридору и усевшийся на пол у тонкой двери ее спальни, слышал, как по восходящей ухудшается ее настроение. Он не знал, как долго продлится ее бодрствование, когда она отключится и он сможет отдохнуть.

Из ее кассетника до него доносилась музыка, и он уже выучил: это плохой знак. Он проскользнул в ее спальню, как опасливый призрак. Агнес курила, на ней не было ничего, кроме ее черных колготок и черного кружевного бюстгальтера. Шагги часто покупал ей колготки. Гордыня не позволяла ей выйти из дома в драных, и он узнал ее точный размер и любимый оттенок. Полупрозрачные черные колготки фирмы «Притти Полли» сохранились во всех его воспоминаниях о матери, как счастливых, так и грустных.

В мрачные дни, вроде сегодняшнего, ее колготки казались ему грязными и уродливыми. Они контрастировали с ее розоватой кожей и привлекали внимание к тому, что она, в отличие от других мам, одевается непристойно. Колготки, врезаясь в ее кожу, оставляли красноватые линии на складках ее располневшего живота. Это казалось ему чем-то таким, чего не должны видеть другие. Ему хотелось, чтобы она прикрыла это место.

Она забыла о том, что он дома. Заметив его наконец в зеркале, она, не разжимая зубов, улыбнулась ему своей безжизненной улыбкой. Засунув руку глубоко в свою кожаную черную сумочку, он достала оттуда монетку в пятьдесят пенсов.

– Посмотри, на кого ты похож, – сказала она. – Как мы будем праздновать наступление Нового года, когда ты в пижаме?

Она дала ему монетку и сказала, чтобы он наполнил ванну.

Он не хотел оставлять ее в таком состоянии – видел, что она не в ладах со своим телом. Она обхватила его за талию, прижала к себе, поцеловала в губы. Он почувствовал жар ее дыхания, почувствовал, как чуть раскрылись ее безжизненные губы.

– Помойся хорошенько, – строго сказала она. – Я хочу начать новый год как полагается.

Когда ванна наполовину заполнилась чуть теплой водой, Шагги осторожно залез туда. Он намылил голову и лег, прислушиваясь, как мать шаркает по коридору, переходя от одного тайника к другому в поисках алкоголя, который спрятала от него, а потом забыла где. Он