Я скинул туфли, потянулся за голову и снял рубашку, бросил ее на пол и пробрался на свою сторону кровати. Я подсовываю подушку под голову, ложусь на бок, так что мы смотрим друг на друга.

— Я всегда хотела братьев и сестер. — Она говорит: — Быть единственным ребенком одиноко, и я думаю, именно поэтому мне было так трудно заводить друзей. Я всегда чувствовала себя одинокой, и как бы странно это ни звучало, я не чувствовала себя здесь так. Даже когда ты и твои друзья были свирепыми придурками.

Я хихикаю, моя грудь содрогается от тепла.

— Братья и сестры переоценены. — Я шучу. — У меня никогда не было брата или сестры, как у большинства людей. У меня был кровно связанный старший брат, но это не делало нас братьями и сестрами.

— Но у тебя есть Рук, у тебя есть Тэтчер, Сайлас. — Указывает она.

— Ага. Они у меня есть.

Это были мои братья. Семья, которую выбрали. Кто проснулся и решил быть частью моей жизни каждый день.

— Дориан, — спотыкается она, — с ним все будет в порядке?

Я вздыхаю: — Да, Сайлас только что задел мышцу плеча. Ему потребуется переливание крови и немного жидкости, но с ним все будет в порядке.

Она кивает, принимая мой ответ, и я вижу, что облегчение от того, что он жив, приносит ей облегчение. Несмотря на то, что он чуть не убил ее, она все равно не хотела, чтобы кто-то умер из-за нее.

Если бы я хотел ее. Если бы я действительно хотел ее, я должен был убедиться, что она знает меня. Больше, чем просто то, что я хотел, чтобы мир увидел.

— У него гемофилия.

— Что?

— Дориан. Он родился с редким заболеванием, называемым гемофилией, просто его кровь не сворачивается так быстро, как у обычных людей. Когда ему было семь, он был на тренировке по лакроссу и получил удар по ребрам, что не было проблемой для большинства детей, но он попал в больницу с сильным внутренним кровотечением.

Я помню, как мои родители говорили об этом. Я помню, как впервые услышал это и подумал: — Я ненавижу, что мой брат болен. — Что я хотел бы исправить его.

— Именно тогда они узнали, и мой дедушка, Аларик, отказался позволить имени Колдуэлл покоиться на плечах больного мальчика. Что, если он умер? Что, если он не сможет распоряжаться всеми активами, которые должен был унаследовать? По крайней мере, он сказал моим родителям, что им нужен запасной вариант на случай, если что-то случится.

Я чертовски ненавидел говорить об этом. Я ненавидел думать о том, каким опустошенным я был в детстве, когда узнал, зачем я родился. Я ненавидел то, как никому не было дела до того, как мне рассказали. Как это было просто то, с чем я должен был жить.

— Алистер… — бормочет она с грустью в голосе.

— Поэтому мои родители фактически сделали меня в чашке Петри. Генетически модифицировали свои гены, чтобы у меня была точная группа крови, чтобы я изначально был точной копией своего старшего брата. Чтобы в случае чего я мог сдать ему кровь, пожертвовать орган. Я только родился, чтобы быть запчастями. Наследник и запасной — так называл нас мой дед. Мне казалось, что мой голос оборвался ближе к концу, как будто весь бензин в моем баке наконец кончился. Теперь я работал на пустом месте.

Я заставляю себя посмотреть на нее, посмотреть ей в глаза: — Я хотел убить себя с тех пор, как узнал. Я не хотел жить жизнью, в которой я должен был быть только резервной копией. Дополнительный. Важно только в том случае, если нужен был орган. Никто не заслуживает такой жизни. А потом я встретил парней и…

— Они дали тебе повод жить. — Она заканчивает, вырывая слова, которые я не хотел произносить, изо рта. Знать, что я признаю вслух, что мне кто-то нужен, нелегко.

— Ага. Они сделали.

Ее рука протягивается вперед, убирая мои волосы с лица, запуская пальцы в мои темные локоны.

— Я рада, что ты встретил их. Я рада, что ты жив, Алистер.

Что-то произошло внутри меня в тот момент.

Все эти темные тучи накрыли меня, и пошел дождь. Дождь, который сильно и быстро падал на внутреннюю часть моей груди, смачивая орган, который, как я думал, сморщился и умер.

Мое сердце было пустыней. Пустынный, сухой, без воспитания и ухода. Ничего, кроме песка и палящего зноя. И только что пошел дождь, первый раз в жизни. Удары больше не были болезненными, а гладкими, такими, какими всегда должны были бить.

— Когда я впервые увидел тебя на той вечеринке, — я делаю паузу, не зная, как объяснить свои чувства, — ты заставила меня почувствовать себя живым. Ты взволновала меня. Ты наэлектризовал меня так, как никто раньше.

То, как она стояла посреди этого танцпола, окруженная людьми, дым, падающий ей на лицо, и вспыхивающие огни только дали мне части ее лица. Несмотря на все это, я все еще мог ясно видеть ее.

Ее руки пробегают кругами по моей груди, вытягивая слова из моего горла: — И сегодня вечером, когда я увидел тебя в том кресле, все, о чем я мог думать, это последние слова, которые я тебе сказал. Как я позволил своему прошлому диктовать, как я к тебе отношусь. Я никогда еще не был так чертовски… — я крепче сжал руки, — напуган и ненавижу это. Я больше никогда не хочу чувствовать себя так. Я отказываюсь чувствовать себя так снова.

И я имел в виду это. Я больше никогда не почувствую этого. Я бы не позволил ей оказаться в таком положении.

— Мы не можем предсказать будущее, Алистер. И бояться это нормально. Страх не делает вас слабым, а позволяет ему остановить вас.

Я думал об этом.

Как она была определением этого заявления. Даже несмотря на то, что психологически я заставил ее пройти через ад. Я напугал ее, она никогда не переставала драться со мной. Никогда не позволяла этому мешать ей двигаться вперед.

— Я прорвусь сквозь небо, разорву небесные врата, если это то, что нужно, чтобы уберечь тебя от опасности снова. Им придется поднять ад, чтобы помешать мне защитить тебя. Ты понимаешь?

Она кивает,