Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Цоя в песнях проскакивала такая недосказанность. Он предугадал многое. И последний „Черный альбом“, и перед ним вот тоже. В итоге вон как получилось. Столько времени прошло, столько лет, а популярность „Кино“ не падает, популярнее „Кино“ никого и нет, и не факт, что будет. Да, появились группы типа „Сплин“, Земфира, но им тоже далеко до „Кино“».[401]
Артем Липатов:
«Вот, кстати, именно на примере Цоя можно было впервые понять, что такое рок-звезда. Он был первым таким у нас и, возможно, единственным. Потому что звездность – это такая штука, нынче сильно девальвированная. Лагутенко? Да не смешите меня. Земфира? Я вас умоляю. Они не тянут – вдвоем – и на десятую часть цоевской звездности. И ведь он же ничего для этого не делал. Харизма? Да хер его знает, что она такое, эта харизма. У него был невероятный фасон и ощущение невообразимой уместности всего, что он делал. Я, конечно, давно всех за…л этим воспоминанием, тем более что оно не только мое – но правда, когда он вышел на сцену „Лужников“ во время Башлачевского мемориала, было такое чувство, что между нами всеми прошел какой-то Моисей и руками развел этот океан на две половины. Слева – русский рок, „Мы вместе“, „Грянул майский гром“ и все такое, а справа – эта блестящая отточенность, спокойствие, героические позы – даже они, блин, казались вполне уместными. Начиналась новая эпоха – жалко, что она вместе с Цоем и закончилась. Да боже ты мой, поживи он еще хотя бы пару лет, гадом буду, русский шоу-бизнес был бы другим хотя бы в эти идиотские 90-е!»[402]
«Мне было 12 лет. У меня появляется друг среди одноклассников (который за год до этого был заклятейшим врагом – это нормально, в школе так бывает, вы знаете). Он – сын учителя физкультуры, вполне себе дворовый пацан, я – совершенно домашний, болезненный чудик. Рисование, фортепиано, книжки – вшивая интеллигенция, короче. Общего у нас крайне немного. Мы в поиске точек соприкосновения. В какой-то момент заходит разговор о музыкальных предпочтениях. А чтоб вы понимали, из приличной музыки я знал тогда только группу Queen. Про нее рассказала бабушка тремя годами раньше. Одну-единственную, неясно где добытую аудиокассету с подборкой Greatest Hits я заслушивал до дыр. Больше не было ничего. От слова „совсем“. 99 % того, что звучало из музларьков, по радио и ТВ, вызывало у меня разнообразнейшую гамму чувств от легкой тошноты до желания расстрелять из гранатомета поголовно как самих исполнителей, так и их поклонников.
Ни о каком „русском роке“ я не имел ни малейшего представления. И вот новый друг в какой-то момент вручает мне аудиокассету без всякой обложки, на которой от руки написано: „Виктор Цой и группа „Кино““, – с настойчивым требованием ознакомиться.
Я хмыкаю, прихожу домой, запираюсь в комнате, ставлю кассету в магнитофон и нажимаю „play“.
Ребята, это был эффект „серпом по …“. Да, да: первая же песня на кассете – „Звезда по имени Солнце“.
…И вот я слушаю этот крайне странный, жестковатый, низкий голос. Скупой, сдержанный, собранный. В нем нет ни фонтана эмоций, ни ярких красок, ни тонких нюансов, нет даже близко певческой сладости, гармоничности, и уж тем более нет ни единого грамма стремления кому-либо понравиться. Это вообще не голос певца! И поначалу он вызывает скорее отторжение, чем удовольствие. Но в этом голосе есть нечто, что заставляет тебя продолжать слушать. Вероятно, такими были древние жрецы, шаманы, барды… Ты не можешь ничего делать, ни на что отвлекаться. Ты сидишь и слушаешь, впитываешь, и каждое слово гвоздем застревает в мозгу, и ты уже понимаешь, что – все. Приплыли. You’ll never be the same.
Я сидел в глубоком трансе, не в силах пошевелиться. Волосы по всему телу стояли дыбом, меня трясло. А этот голос, сотканный из самой древней, самой глубокой и бездонной, не-здеш-ней печали продолжал вколачивать в мой ум нечто фундаментальное, то самое, что Цветаева сформулировала „жжя, а не согревая, рвя, а не взращивая“:
(Как вам звучат эти слова сегодня, а?)
Я слушал и взрослел. Если не сказать – старел… В тот вечер в моей голове случился маленький Большой Взрыв. У меня не стыковалось: как этот голос может принадлежать 28-летнему парню? (Не стыкуется и по сей день, к слову сказать.) Голос, которому, как кажется, несколько тысяч лет. И что это за инопланетянин, в мозгу которого рождались такие формулировки, будто алмазом в граните высеченные, где ни убавить, ни прибавить, – совершенные в своей тотальной простоте и точности.
Цою можно подражать (что и делали множество других ребят, как известных, так и не очень… Да что там, несколько миллионов подростков на просторах бывшего СССР наверняка пробовали писать тексты а-ля Цой), можно его копировать, можно добиться феноменального сходства, но… шиш тебе. В этих строчках закодировано нечто на атомарном уровне. Очень тонкое, неуловимое. То самое, что и создает разницу между гениальной простотой и бездарной графоманией.
Тут нужен опыт и срок посолиднее, чем дистанция одной человеческой жизни.
Чтобы более-менее усвоить почти все про человеческую природу, чтоб перестать удивляться как величию, так и ничтожеству, чтоб с неведомых заснеженных вершин извлекать и скупо ронять слова-гири:
В общем, в тот вечер в химическом составе моей крови что-то изменилось. Отдельный разрыв шаблона случился, когда я увидел пиратскую запись последнего концерта „Кино“ в „Лужниках“. Это как из камня высеченное лицо, гордо выпяченный подбородок, холодный огонь на дне глаз, рубленые, четкие движения, сжатая пружина внутри. Взгляд поверх голов – сквозь… Я готов поспорить, что он просто не видел беснующегося стадиона, бесчисленных плакатов и флагов с собственным именем. Какое значение могут иметь визжащие девочки, если тебя слушает Вечность…
