Основой псевдоальянса являлось китайское убеждение в том, что нельзя обойтись без вклада Соединенных Штатов в глобальную безопасность. Пекин начал восстанавливать отношения, рассматривая Вашингтон как бастион против советского экспансионизма. А тут Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай начали намекать, что преподносимое как слабость в Вашингтоне на самом деле было сложной игрой — попыткой втянуть Советы и китайцев в войну друг против друга, целью которой ставилось уничтожение обеих сторон. Однако более всего китайцы обвиняли Соединенные Штаты в худшем, нежели предательство, грехе: в безрезультатности. Так обстояли дела, когда в конце 1973 года у Китая возникли собственные трудности одновременно с проблемами, вставшими перед нами.

На каждой стадии перемен во внешней политике в Китае Мао Цзэдун разрывался между китаецентристским прагматизмом и революционным порывом. Он делал необходимый выбор и хладнокровно выбирал прагматизм, никогда не испытывая при этом радости. Когда мы встретились с Мао Цзэдуном в первый раз в 1971 году, он уже был болен и говорил — с некоторой иронией, поскольку являлся убежденным атеистом, — о том, что он получил «приглашение от Бога». Он разрушил или кардинально перестроил большинство организаций в стране, включая даже коммунистическую партию. Его власть усиливалась благодаря личному магнетизму и манипулированию оппозиционными силами. Теперь, когда его правление подходило к концу, хватка Мао и его способность управлять ослабевали. С делом Линь Бяо был ликвидирован назначенный Мао Цзэдуном преемник. Отныне Мао остался без приемлемого наследника и без программы для строительства Китая после Мао Цзэдуна.

Вместо того чтобы выбирать нового преемника, Мао Цзэдун продолжал действовать в присущей ему двойственной манере. Он оставил Китаю в наследство необычайно запутанное политическое соперничество, продвигая представителей двух лагерей, по-разному видевших перспективы развития Китая, чьи взгляды отличались от его собственного видения будущего Китая. Склонный к запутыванию ситуаций, он поддерживал каждый из лагерей и настраивал их друг против друга — все для разжигания противоречий внутри каждой фракции (как это было между Чжоу Эньлаем и Дэн Сяопином), желая убедиться, что никто из них не превзошел его самого по силе и власти. На одной стороне стоял лагерь во главе с управленцем-практиком Чжоу, а затем сменившим его Дэном. На другой — те из числа сторонников Цзян Цин, кто занимался идеологическими чистками, и ее группировка шанхайских радикалов, которой Мао Цзэдун впоследствии навесил ярлык «банда четырех». Они настаивали на догматическом применении идей Мао Цзэдуна. Между ними находился Хуа Гофэн, прямой преемник Мао. На него пала внушающая страх (и в конечном счете неразрешимая) задача уладить «противоречия», освященные самим Мао Цзэдуном. (О Хуа Гофэне будет вкратце рассказано в следующей главе.) Две основные фракции проводили многочисленные диспуты по вопросам культуры, политики, экономической политики и властных привилегий — короче говоря, о том, как управлять страной. Но основной смысл дискуссий касался философских проблем, занимавших лучшие умы Китая в XIX и в начале XX века: как строить отношения Китая с внешним миром и чему, если вообще есть чему, можно поучиться у иностранцев.

«Банда четырех» выступала за автаркию, опору на собственные силы. Они стремились очистить китайскую культуру и политику от подозрительного влияния (включая все, что отдает иностранным, «ревизионистским», буржуазным, традиционным, капиталистическим или потенциально антипартийным), возродить этику революционной борьбы в Китае и крайний эгалитаризм, переориентировать общественную жизнь в стране на сравнимое с религиозным почитание Мао Цзэдуна. Жена Мао Цзян Цин, бывшая актриса, курировала реформу и революционизацию традиционной пекинской оперы, а также развитие революционного балета, включая «Красный женский батальон», который показали президенту Никсону в 1972 году к всеобщему изумлению американской делегации.

После опалы Линь Бяо Цзян Цин и «банда четырех» выжили. Находящиеся под их влиянием идеологи контролировали большую часть китайской прессы, университеты и культурную сферу. Они использовали свое влияние, чтобы очернять Чжоу Эньлая, Дэн Сяопина и предполагаемый уклон Китая в сторону «ревизионизма». Их поведение во время «культурной революции» принесло им множество влиятельных врагов, однако они вряд ли могли рассчитывать стать наследниками Мао. Им не хватало связи с военными структурами или ветеранами Великого похода, они не могли быть в числе претендентов на высшие должности: актриса и театральный продюсер, стремящаяся заполучить посты, которых добивалось лишь небольшое число женщин за всю китайскую историю (Цзян Цин), журналист и политический теоретик (Чжан Чуньцяо), литературный критик левого толка (Яо Вэньюань) и бывший охранник, вознесшийся из небытия за агитацию против правления фабрики, где он работал, и не имевший собственной опоры во властных структурах (Ван Хунвэнь)[448]. «Банда четырех» противостояла лагерю относительных прагматиков, связанных с Чжоу Эньлаем и в еще большей степени с Дэн Сяопином. Хотя сам Чжоу, преданный коммунист, самозабвенно служивший Мао десятки лет, для многих китайцев олицетворял порядок и умеренность. Как для его критиков, так и для его почитателей он являлся символом вековых традиций образованного и обходительного чиновника высокого ранга — с изысканными манерами, интеллигентного, сдержанного в своих личных привычках и политических предпочтениях в рамках системы китайского коммунизма.

Дэн Сяопин, более грубый и менее утонченный, чем Чжоу Эньлай, резко настаивал на своем в разговорах, громко сплевывая в плевательницу, подчас доходя до неприличия. И тем не менее он разделял и даже шел далее видения Чжоу Эньлаем будущего Китая, при котором революционные принципы мирно уживались бы с порядком и стремлением к процветанию. В конечном счете именно ему удалось решить дилемму Мао в подходах между радикальной идеологией и реформами, опирающимися на стратегическое предвидение будущего развития. Ни один из них не верил в западные демократические принципы. Оба они участвовали в первой волне беспорядков, учиненных Мао Цзэдуном, и не подвергали их критике. Но в противоположность Мао и «банде четырех» Чжоу и Дэн не горели желанием сделать будущее Китая заложником «перманентной революции».

Обвиненные их критиками в том, что они «продают» Китай иностранцам, реформаторы как в XIX, так и в XX веках стремились использовать западные технологии и экономические инновации в целях укрепления мощи Китая при сохранении его самобытности[449]. Чжоу Эньлай напрямую ассоциировался с китайско-американским сближением и с попыткой вернуть дела в стране в нормальное русло после «культурной революции», против чего — и того и другого — выступала «банда четырех», называя такую политику предательством революционных принципов. Дэн Сяопина и ему подобных лиц, типа Ху Яобана и Чжао Цзыяна, ассоциировали с экономическим прагматизмом, на который нападала «банда четырех», объявляя это восстановлением некоторых форм капиталистической системы.