– Я в порядке, папа. Теперь всё в порядке.

13 июня 1971 г.

Послеобеденное солнце вежливо стучится в дверь Маунт-Пэнлай. На нём светло-оранжевое платье с красными пуговицами и золотым поясом.

Маунт-Пэнлай собирался стать крупным городом, но слегка сбился с пути. Свидетельства того, что его ждала более выдающаяся судьба, ещё можно увидеть: похожий на трезубец стеклянный отель, вздымающийся в центральном деловом районе; циклопические бронзовые статуи цилиней снаружи театра «Аньци Шэн», на навесе которого в этот день красуется: «Мистер Бергамот едет во Францию». Город расположен в китайском полушарии, питают его жизнерадостные каналы долины Мангала, не так уж далеко от огромного оранжевого конуса Никс Олимпика, славного вулкана размером с Болгарию, от которого никогда не бывает неприятностей [97]. Процветающие кенгуриные ранчо расположены тут и там в предместьях, и этим, в принципе, измеряется богатство в здешних краях – более привередливые люди просто не хотят жить так далеко от Гуань-Юй.

Или так близко к Энио, если уж на то пошло. До него всего пять километров по дороге.

Винченца Мако вежливо стучится в дверь большого и красивого дома. На ней, так уж совпало, такой же наряд, как и на солнце. Оранжевое, красные пуговицы, золотой пояс. Этот дом построил мужчина, которому нужно было место, где он попытался бы жить счастливо. Позади Винченцы торговцы манго и мороженым начали зазывать покупателей. Она немного нервничает. Она пришла с подарком: коробкой, в которой несколько бобин киноплёнки.

Анхис Сент-Джон открывает дверь. Настоящий Анхис Сент-Джон. Винче видела его лишь единожды, когда он был маленьким и не мог говорить. Он вырос очень высоким, с буйной чёрной шевелюрой, в которой теперь видны седые пряди; вокруг глаз лёгкие морщины, нос крупный. Вообще-то он не отличается красотой – впрочем, у Винченцы завышенная планка из-за обилия красавцев на Луне, – но, по крайней мере, не лишён привлекательности.

– Винченца? – неуверенно спрашивает Анхис. Он человек, который не привык к компании, к встречам, к чужакам.

– Можешь звать меня Винче. Все так делают.

Анхис готовит для них ланч: стейк из кенгурятины, пышки и красное пиво. Они смотрят киноленту вместе в саду, где большая белая простыня заменяет проекционный экран. Анхис выращивает подсолнухи и луноцветы рядом друг с другом. Они растут наперегонки, выше забора, стремясь к небесам.

На карточке для титров написано: «Сияние».

Анхис молчит во время фильма. Изображения отражаются в его глазах, движутся в его радужках; тени и свет. Несколько раз он тихонько смеётся.

– Ну как тебе? – спрашивает Винче, когда всё заканчивается. Анхис выносит пирог с годжи и шоколадом и кофе на тарелках с нарисованными тропическими рыбками. Сверчки (которые на самом деле не сверчки) жужжат и щебечут.

– Я не критик, – говорит Анхис, пожимая плечами.

– Да ладно. Он же про тебя. Ты должен иметь какое-то мнение.

– Ну… это ведь на самом деле не фильм, верно? Просто кусочки фильма.

Винче вздыхает. Накручивает волосы на руку, одним быстрым и отработанным движением сплетая их в тугой пучок.

– Перси не смог понять, как рассказать эту историю. Он так и не закончил – студия лишила его финансирования, и он просто… остановился. Конечно, на самом деле ни один фильм нельзя закончить, можно просто выключить камеру. Но пришло его время, чтобы уйти. Луна через какое-то время истощает твои силы. Интересно, ты догадаешься, куда он отправился, выйдя на пенсию?

– На станцию Белый Пион, – говорит Анхис, не промедлив ни секунды. – С Пенелопой Эдисон.

– Браво. Они живут в «Вальдорфе». Когда мы снимали там эпизоды с песнями и танцами, он сказал, что чувствует себя как дома. А после смерти Фредди она как-то незаметно вернулась ко всему, что было раньше. К Перси, к своей работе, к самой себе.

– Вы ведь не будете выпускать его в прокат, верно? Сложное это дело.

– Нет студии – нет проката. Но он хотел, чтобы ты его увидел. Без зрителей фильм не существует. Если в кинотеатре показывают кино, которое никто не смотрит, звучит ли оно?

Анхис смотрит, как его луноцветы открываются один за другим, ночной ветер колышет их и заставляет распахивать лепестки, безупречные, белые, как проекционный экран.

– Вообще-то я действительно какое-то время был детективом. – Он встаёт, чтобы принести себе сигару, отрезает кончики, зажигает, снова садится. – На Каллисто. Хотя, думаю, вы это знаете. Я был тем и этим по чуть-чуть. Наверное, я всегда знал, что в конечном итоге окажусь здесь. Тут я был счастлив, с Эразмо. Тут я был в безопасности. Не думаю, что я часто это демонстрировал, но я был счастлив. Я позаботился о том, чтобы чертовски многое увидеть, прежде чем вернуться домой. Большую часть времени я был пьян и приложил все усилия к тому, чтобы на каждой планете получить по морде, но, так или иначе, свет я повидал. Я даже на Плутоне был, как в фильме показали. Вы хорошо изучили тему.

Винче улыбается и слегка пожимает плечами, словно говоря: «Спасибо, но ты понятия не имеешь, насколько хорошо».

– По правде говоря, Макс не так уж хорошо устроился, когда я его там разыскал. – Анхис Сент-Джон поворачивается к Винче, чтобы взглянуть ей прямо в глаза. Взгляд у него по-прежнему пронзительный. – Как вы узнали, что мальчишки называли меня Мальцовым Доктором? И про отросток на пляже?

– Ты помнишь маленькую девочку по имени Лада? Она была одного возраста с тобой.

Анхис трёт лоб. В уголках его глаз появляются слёзы.

– Простите. Я пытаюсь, просто…

– Не переживай. Господи, тридцать лет прошло, как-никак. Для тебя, э-э, даже больше. Семья Лады Чжао переехала в японский сектор примерно за шесть месяцев до последнего Фестиваля ореховых пирогов. Она вспоминала о тебе с большой теплотой. У неё есть фотография, на которой ты стоишь рядом с отростком. Она говорит, что просила тебя не трогать его.