— Прекрати, Трудель!

Егору показалось, что он дома. Ему будто плеснули в разгоряченное лицо прохладной родниковой водой. Делать в Йорквиле было нечего, но он вышел.

На крылечках старинных домов сидели женщины и беседовали по-немецки, вставляя английские слова. То одна, то другая кричала игравшим на улице детям:

— Ганс, Лизхен, Фриц, Карл, Клара, Губерт, Фриц, Фриц!

В закусочных и ресторанах подавали пироги и пиво. На окнах пестрели немецкие объявления о сдаче комнат. Между кондитерской и мясной лавкой висела реклама похоронного бюро, готические буквы сообщали, что оно существует уже сто лет и славится образцовым обслуживанием и умеренными ценами. Стены и пустые витрины ликвидированных магазинов были разрисованы свастиками, среди которых изредка попадались серп и молот. Через открытую дверь клуба было видно, как люди с закатанными рукавами играют на бильярде. За клубом шли учреждения с длинными немецкими названиями: почтовые конторы, которые перевозят письма и посылки в Германию, бюро по найму на работу, комиссионные агентства. Сверкали вывески врачей, дантистов, адвокатов, агентов по торговле недвижимостью. На витринах книжных магазинов были выставлены всевозможные книги «оттуда», плакаты, картины и портреты. Из окна доносился звук саксофона, выводившего немецкий военный марш.

Егор словно вернулся домой. Проснулось желание жить. Он смотрел по сторонам и прислушивался. На углу возвышалась кирха с готической надписью «Бог — наша крепость». Егор вспомнил бабушку Гольбек. Афиша перед кинотеатром приглашала посмотреть новый фильм «оттуда». Егор вынул кошелек и пересчитал деньги, которые мать дала ему, чтобы он заплатил за газ и электричество. Пять долларов с мелочью. Он подошел к кассе и на образцовом немецком спросил румяную и белокурую, будто с плаката, девушку, не затруднит ли ее отсчитать ему сдачу с пяти долларов. Билет стоил пятнадцать центов.

— К сожалению, нет мелочи, фройляйн, — сказал Егор с таким видом, будто меньше пятидолларовой бумажки никогда в руках не держал.

— Ах, Боже мой, с удовольствием, — расплылась в улыбке кассирша, не привыкшая к таким любезностям.

Отсчитывая сдачу, она похвалила его чистый немецкий, который нечасто услышишь в этой стране.

— Недавно из Берлина, — соврал Егор. — Приехал отдохнуть.

— Я так и подумала, — улыбнулась красавица кассирша.

С высоко поднятой головой Егор вошел в освещенный кинотеатр. То, что девушка приняла его за человека, который совершает увеселительную поездку, придало ему уверенности. Значит, в нем нет ничего от отца, как он считал. Он сидел в темном зале. Перед глазами плыли знакомые картины «оттуда»: знамена, самолеты, солдаты и марши, марши, марши. По мостовым грохочут высокие подкованные сапоги. Егор узнавал улицы, площади, здания. Зрители громко аплодировали. Егор аплодировал дольше всех.

Когда он вышел из кинотеатра, на улице уже стемнело. Егор знал, что опоздал домой, родители волнуются, но не торопился. Из ресторана с вывеской, на которой был изображен толстяк верхом на пивной кружке, доносился запах жареного мяса. Егор почувствовал голод, ведь он целый день ничего не ел. Он решил, что возьмет что-нибудь в буфете и поедет домой. Пока он потратил всего пятнадцать центов. Но красавица в баварском платье встретила его у дверей так радушно, как женщина встречает мужчину, только если ей что-нибудь от него надо. Улыбаясь, она приняла его старый дождевик, который он привез «оттуда». Егор протянул девушке четвертак.

— Danke, — поблагодарила она, — очень любезно с вашей стороны.

— Не за что, — ответил Егор, будто раздавать чаевые было для него привычным занятием.

Пожилая степенная дама отвела его за столик, украшенный букетом цветов.

— Надеюсь, вам тут будет удобно, — сказала она с достоинством. — Прислать официанта или господин кого-нибудь ждет?

— Нет, сегодня я один, — сказал Егор тоном человека, который привык к женскому обществу, но решил побыть в одиночестве.

— Иоганн, прими заказ, — приказала дама коренастому, лысому официанту в коротких кожаных штанах и вышитой жилетке.

Егор понимал, что совершает преступление. Он тратил деньги, которыми должен был заплатить за жилье, и сильно опаздывал домой. Но он не мог остановиться. Вместе с беспокойством он испытывал радость от своего проступка.

— Пиво и закуску, господин, верно? — скорее посоветовал, чем спросил официант.

— Разумеется, — сказал Егор, как большой любитель пива, который не разменивается на мелочи, а сразу берет большую кружку.

Официант проворно, но с достоинством принес фарфоровую кружку и несколько тарелок с различными закусками, которые Егор заказал, поддавшись на его уговоры.

Потом Егор купил у лоточницы сигару, хотя не переносил дыма, и не взял сдачи. Девушка мило улыбнулась:

— Почему вы один?

— Хочешь составить компанию, красавица? — Егор обратился к ней на «ты», как положено мужчине, который пьет пиво большими кружками и курит сигары.

— Не могу, я на работе, — ответила лоточница.

— Ну, кружечку пива-то ты можешь выпить?

— Если так, лучше рюмку коньяку, — сказала девушка. Она знала, что за коньяк получит с ресторана больший процент.

К столику подскочил скрипач из оркестра и заиграл нежную мелодию для Егора и его дамы. Егор даже прослезился, ему никогда не оказывали таких почестей.

Иногда он вспоминал, что растранжирил деньги и что уже поздно, родители волнуются, но ему было все равно. Он даже не заметил, как оказался в окружении незнакомых людей, они сидели за его столиком, пили пиво, стучали кружками, заказывали музыку и пели. Егор тоже подпевал.

Он ушел из ресторана последним, когда уже запирали двери. Егор даже запел на улице. Но тут же сунул руку в карман и вытащил оставшуюся мелочь. У него было три никеля[53]и один цент. Это его протрезвило. Голова была тяжелой, будто налилась свинцом, и такими же тяжелыми были мысли. Он спустился в собвей. Красавица на гигантском плакате уговаривала покупать зубной порошок. Оборванец карандашом закрашивал ей зуб прямо посредине улыбающегося рта.

— Nice job, isn’t it?[54]— подмигнул он Егору.

— Угу…

— Дай десять центов на ночлежку, — протянул руку оборванец.

Егор отдал ему последние два никеля и позавидовал, что попрошайка пойдет ночевать, куда хочет, и не перед кем не будет отчитываться. Стрелки на станционных часах показывали далеко за полночь, когда Егор вышел из поезда. Чем ближе к дому, тем медленнее он переставлял ноги. Он останавливался перед магазинами, поглазел на дорожников, взламывавших асфальт, полюбовался голыми манекенами в витрине, с которых на ночь сняли одежду. Подойдя к дому, он посмотрел на окна своей квартиры. Они светились, во всех комнатах. Егор понял, как сильно мать волнуется, раз она даже забыла выключить свет. Он подумал, что, может, лучше не входить, но в ту же секунду распахнулось окно, и голос матери разнесся по пустой улице: