— Егор, Егор!

Он поднялся по лестнице. Мать стояла в дверях. На ней было отцовское пальто, накинутое поверх ночной рубашки. В этом пальто она казалась совсем маленькой.

— Егор, ты цел? — спросила она тихо.

Егору стало ее жаль, но он решил этого не показывать. Чтобы скрыть растерянность, он спросил с нарочитой грубостью:

— Чего ты не спишь?

Тереза пригладила волосы:

— Отец пошел в полицию. Мы подумали, ты под машину попал или еще что стряслось.

Тут она почувствовала запах алкоголя.

— Где ты был?! — крикнула она с ужасом.

Егор проскользнул в свою комнату и запер дверь. Он хотел спрятаться от отца, который мог прийти с минуты на минуту. Егор боялся его проницательного взгляда и справедливых упреков. Не раздеваясь, он упал на кровать. Всю ночь он просыпался, засыпал и просыпался снова. Отец в одно и то же время стучался в дверь, когда пора было вставать и собираться в школу. Проснувшись утром, Егор лежал и ждал стука, но отец не пришел его будить.

С утренней почтой доктор Карновский получил письмо от директора и сразу отправился в школу. Он почти не спал, но поднялся рано, принял холодный душ, сделал зарядку и пошел в школу пешком, хотя путь был не близкий. Карновский широко шагал, наслаждаясь утренней свежестью. В отличие от Терезы он не сильно обеспокоился поздним возвращением сына. Карновский помнил себя в этом возрасте, он тоже часто гулял до поздней ночи. Понятно, что сыну нужна какая-то свобода. В том, что от «ребенка» пахло спиртным, он тоже не увидел ничего страшного. Карновский в молодости совершал грехи посерьезнее. Как врач, он даже думал, что, может, в этом есть и хорошая сторона. Пусть сын забудет о своих переживаниях и почувствует себя взрослым мужчиной.

Также его не обеспокоило и письмо о плохом поведении сына. Карновский вспомнил, как много лет назад его отца вызвал в гимназию профессор Кнейтель. Он даже улыбнулся, подумав, какие они разные: он, его отец и Егор. Потом подумал, как быстро летит время. Ведь совсем недавно он выслушивал родительские упреки в плохом поведении, а теперь он сам отец взрослого сына, который что-то натворил. Все меняется, пришел он к философскому выводу.

В школе, однако, на смену беззаботности пришло волнение.

Мистер Ван Лобен тепло встретил Карновского, ему сразу понравилось его крепкое рукопожатие. Карновский тоже с первого взгляда почувствовал симпатию к директору. Сильная рука и открытый, мужественный взгляд Карновского оказались для Ван Лобена полной неожиданностью, но еще больше он удивился его совершенно не немецкой внешности. Доктор был ничуть не похож на сына. Мистер Ван Лобен закурил трубку, чтобы прояснилось в голове, и угостил Карновского сигарой. Директор начал издалека, ему было неловко задать вопрос напрямую. Но вскоре ему надоела дипломатия, и он заговорил открыто, как мужчина с мужчиной:

— Извините за вопрос, доктор. Не в моих привычках выяснять происхождение человека, мне до этого дела нет, но тут особый случай. Скажите, вы еврей?

— Конечно. Зачем же извиняться? — ответил Карновский. Все же он немного смутился. Евреи часто смущаются, услышав такой вопрос, даже те, кто гордится, что он еврей.

Мистер Ван Лобен глубоко затянулся.

— И еще, доктор. Вы отец мальчика или отчим?

— А почему вы сомневаетесь, мистер Ван Лобен? — спросил Карновский, предчувствуя недоброе.

Директор виновато улыбнулся:

— Понимаете ли… У вашего сына очень своеобразные идеи, не очень-то подходящие американской школе. Поэтому я и попросил вас прийти, доктор, и очень рад вас видеть.

Он поднес спичку к потухшей сигаре Карновского, опять глубоко затянулся и начал рассказывать о конфликте между Егором и учителем Леви, об исповеди Егора и его странном поведении. Чем больше рассказывал мистер Ван Лобен, тем ниже доктор Карновский опускал голову. Ему было стыдно.

— Поверить не могу, — сказал он тихо.

Мистер Ван Лобен увидел, что невольно нанес Карновскому слишком сильный удар, и попытался сгладить ситуацию. Он засмеялся, хлопнул растерянного отца по плечу, снова поднес ему огня. Пусть доктор не принимает близко к сердцу, это же всего лишь мальчишеские глупости. Какие-то идиоты задурили парню голову, лучше над этим просто посмеяться, да и все. Идиотизм, глупость, чушь собачья. А вот физическое состояние парня не очень, слабый, болезненный. Надо бы, чтобы отец как врач больше внимания уделял здоровью сына, и все будет хорошо.

— Ничего, доктор, не беспокойтесь. Я сам отец, знаю, что такое родительские заботы, — весело закончил мистер Ван Лобен. — Очень рад был познакомиться. Итак, ждем вашего сына на уроках.

Легко сказать — не беспокойтесь. У доктора Карновского так дрожали колени, что он еле спустился по широкой школьной лестнице. Всю дорогу он думал об одном: держаться, владеть собой, сохранять спокойствие, как посоветовал мистер Ван Лобен. Но, едва переступив порог дома, он не выдержал.

Егор услышал отцовские шаги. Они не предвещали ничего хорошего. Как всегда, он попытался побороть страх с помощью наглости.

— Мама пять долларов дала, чтобы я за квартиру заплатил, так я их потратил, — заявил он.

Доктор Карновский не ответил. Егор был разочарован, что не смог разозлить отца, и продолжил:

— Я их пропил. Все.

Доктор Карновский по-прежнему хранил молчание. Егор посмотрел на него ненавидящим взглядом. Тереза перевела дух, она уже решила, что все закончится мирно. Но вдруг она увидела, что у мужа покраснели белки глаз. Она знала, что это значит.

— Я был в школе, — сказал Карновский, сдерживая ярость. Это было затишье перед бурей.

На этот раз не ответил Егор.

— Ты осмелился защищать наших врагов? — спросил Карновский, хотя прекрасно знал, что так и было. — Ты оскорбил учителя, за то что он сказал правду? — продолжил допрос Карновский.

Егор молчал.

— Ты осмелился говорить с директором о расе и крови? — спросил отец, на шаг приблизившись к сыну.

Егор молчал. Его молчание, в котором не было раскаяния, но только нахальство, так разозлило Карновского, что он схватил сына за грудки и встряхнул что было сил.

— Я с тобой разговариваю! — рявкнул он.

Но Егор продолжал молчать и с ненавистью смотреть на отца. Карновский отпустил сына и вдруг ударил по лицу. Второй раз в жизни.

Егор захлопал глазами, он такого не ожидал. Но он быстро пришел в себя.

— Еврей! — крикнул он визгливо. — Еврей! Еврей!

Перепуганная Тереза даже не решалась вмешаться, только тихо повторяла:

— Господи, Господи…

Егор убежал в комнату, заперся и бросился на кровать, с которой только недавно встал. Было темно, но он не зажег света. Мать принесла поесть, постучалась, но он не открыл. Егор несколько часов размышлял, как отомстить отцу. Никогда еще его ненависть не была такой сильной. Он лежал, зарывшись лицом в подушку, и чувствовал горячее желание сделать что-нибудь ужасное тому, кто был причиной его бед и поднял на него руку. От бессилия он становился все злее. Он хотел убить отца, но потом стал думать, что лучше убить себя. Эта мысль его захватила. Егор окончательно потерял надежду, что кто-нибудь его поймет. Он чужой для всех, слабый, нелепый заика. Он не переносит людей, а они не переносят его. Он обречен на муки с рождения, потому что он несчастная помесь двух враждебных рас, двух несовместимых кровей. Он страдал из-за этого там, страдает здесь, и так будет всегда. Такой проклятый человек не имеет права жить, он обречен на страдания и одиночество. Так не лучше ли сразу покончить с собой? Это будет мужественнее. И хорошая месть отцу. Пусть всю оставшуюся жизнь мучается, потому что Егор умер из-за него.