лежали молча, словно в забытьи. Могло показаться, что Жюльен-Аспазия вместе со своей госпожой побывала в том далёком времени, где отцвело короткое счастье юной наследницы Утремера, куда ненадолго перенеслась она, женщина, стоявшая у конца своего жизненного пути.

Немногим менее двадцати трёх лет отделяло королеву от дня, когда слуга с поспешностью принёс ей страшную весть о гибели[105] единственного мужчины, которого она любила не только больше прочих мужчин, но и больше самой себя, а себя Мелисанда любила как никого на свете. Двадцать три года… Королева, разумеется, не могла знать, сколько ещё уготовила ей судьба, однако предчувствовала, что, сколько бы времени ни оставалось у неё впереди, она успеет отомстить Констанс за её... счастье.

Прошёл час или даже больше. Хозяйка продолжала лежать, а её гостья сидела подле кровати госпожи. Обе пили вино с пряностями, принесённые служанкой в покои королевы.

— Мы подождём, — сказала Мелисанда, возвращаясь к разговору, прерванному её собственным рассказом. — Подождём, когда они совершат ошибку. Когда те, кто нынче поёт осанну её красавчику из Шатийона, станут проклинать его, придёт наш час.

— Но сколько же ждать, госпожа?! — воскликнула Жюльен-Аспазия. — Я не решаюсь показаться в Антиохии иначе как в одежде монаха. Да и то, как на грех, меня чуть не узнал один солдат, когда я скинула капюшон, чтобы умыться. С тех пор в город я посылаю только Расула...

— Расул? Кто это?

— Тот молодой человек, мадам, сын корчмаря Аршака. Королева на какой-то миг задумалась, а потом спросила:

— Не тот ли, что так мечтает получить шпоры? Помнится мне, его звали как-то по-другому?

— Да, мадам, — подтвердила гостья. — Его настоящее имя Рубен. Нынешнее же ему дали из-за того, что он не раз ездил посланником к...

— Я знаю, — Мелисанда жестом остановила говорившую и поинтересовалась: — Он служит верно? — Получив молчаливое подтверждение, королева заключила: — Пусть пока потужит. Скажи ему, что он получит желаемое в свой час.

— Как велите, ваше вёл... мадам.

Не обращая внимания на слова гостьи, Мелисанда продолжала:

— А ждать? Думаю, ждать нам придётся недолго. Ни за что не поверю, чтобы они не сделали какой-нибудь глупости. Эти красавчики галлы так безрассудны и при этом так уверены в себе... Да и племянница моя, Кон, не слишком-то умна...

Мелисанда хотела ещё что-то сказать, когда в дверь постучали.

— Войдите, кто там? — бросила королева и, выслушав доклад дворецкого, приказала: — Гонца ко мне. Немедленно.

Когда воин, принёсший весть, закончил рассказ и удалился, Мелисанда, обратив вспыхнувшее жаром лицо к гостье, воскликнула:

— Вот видишь, Аспазия?! Они уже начали совершать роковые ошибки! Это знак!

V

Два года княжения Ренольда в Антиохии стали периодом побед молодого правителя и торжества проводимой им политики. После впечатляющего разгрома под Александреттой Торос и его разбойники больше не рисковали предпринимать сколь-либо серьёзные действия против своих южных соседей. Тем более что князь сдержал обещание, данное Вальтеру, и орден получил все обещанные накануне битвы территории и замки. Тамплиеры укрепили Гастун и подняли из руин Бахрас — замок, стоявший на страже Сирийских Ворот. Теперь пробраться незамеченным на земли княжества с севера не мог уже никто. Отдельные шайки киликийцев и турок несколько раз пытались сделать это, но застать храмовников врасплох им не удавалось, искатели удачи всегда либо терпели поражение, либо до битвы с поспешностью отступали в горы. В конечном итоге князья Антиохии и Киликии, вспомнив, что они христиане, заключили между собой союз против сельджуков.

Отношений с Нур ед-Дином Ренольд старался пока не обострять, однако не питал иллюзий относительно намерений Помощника Аллаха, который медленно, но верно продолжал прибирать к рукам земли единоверцев[106].

Князь Антиохии, невзирая на свою молодость и неопытность в столь непростом деле, как управление государством, уже проявлял определённую дальновидность. Едва ли простой рыцарь-рубака из тёмной и отсталой Европы двенадцатого века слышал когда-нибудь древнеримскую мудрость: «Хочешь мира, готовься к войне» (Si vis расет para bellum), однако нутром чувствовал, что нельзя давать мечам своих рыцарей ржаветь в ножнах. Да и что умел на пороге своего тридцатилетия младший сын графа Годфруа Жьенского? Только воевать... воевать и любить.

Констанс пребывала в состоянии эйфории. За здоровеньким бутузом Ренольдом на свет появилась Агнесса. Пожалуй, супруги могли позволить себе завести ещё парочку малышей. Не отставала от госпожи и верная Марго, счастливая от того, что у князя находились для неё силы и время. Вслед за Эльвирой на свет появился Морис, потом Эскива, потом Реньер. Мальчики не выживали, но Марго не отчаивалась.

Князь же умел не только работать, но и веселиться. В этом он также вёл себя в соответствии с традициями своего века Празднества устраивались в Антиохии по поводу и без повода Кроме того, раз уж не находилось реального противника, чтобы подраться, следовало найти выход дурной энергии — нельзя позволять здоровым воинственным мужчинам изнывать от скуки, покрываться жирком.

Ренольд любил устраивать состязания. Турниры для рыцарей, кулачные бои для простонародья, поединки между животными, всё это происходило днём, а вечером... вечером все предавались буйному веселью. Пиры, зачастую более похожие на гнусные пьянки и разнузданные оргии, становились делом обычным. Ничего или почти ничего не менялось ни в рекомендованные для воздержания дни, ни в посты, которые если и не игнорировались вовсе, то соблюдались без должного рвения. Вино из подвалов и золото из сундуков лились рекой, и Ренольд довольно скоро стал замечать, что денег катастрофически не хватает. Похоже, судьба обманула его. Казалось, она сделала явью сон, так часто снившийся бедному пилигриму, но...

Да, теперь молодой кельт получил и титул, и прекрасного белого жеребца. Были у него и власть, и почёт, и уважение нобилитета (пусть зачастую вынужденное), и страх подданных (вполне искренний; многие, уже почувствовав по-кошачьи мягкую, но тяжёлую руку Ренольда, с тревогой на сердце ждали, что же такое ещё выкинет их владыка). Однако никто не спешил нести ему, восседавшему на спине дестриера, злата и серебра, алмазов и смарагдов, дабы рыцарский конь мог попирать их копытами.

Во сне всё складывалось куда удачнее. В жизни же все норовили припрятать деньгу, шустрые дельцы уводили барыши из-под носа у князя. Льстивые венецианцы и пизанцы, чуть не даром получив торговые привилегии[107], забыли, кто хозяин в городе. Все старались соблюсти свою выгоду, даже самые ближние, своим положением и достатком обязанные только ему.

Базилевс и