заповеди! — вздохнул князь. — Если мне не изменяет память, именно от этого он и умер. Постился, постился, а в день Воскресенья Господня разговелся и умер от заворота кишок. Говорят — страшно мученическая смерть. Так что он-то как раз и есть самый что ни на есть настоящий мученик! За что ж ему такое забвение?.. Но это не страшно, мы его канонизируем. Правда, ваше святейшество? Напишем в Рим апостолику, так?

— Вы пьяны, ваше сиятельство! — с возмущением воскликнул патриарх.

Ренольд не стал возражать.

— Пьян, — признался он, — пьян. А кто тут трезв? Впрочем, как бы я ни был пьян, я ещё не забыл, что за хорошие деньги ваше святейшество канонизирует даже моего пса, причём без всякого там апостолика!.. Лука, где ты?!

Пёс с радостным лаем подбежал к хозяину и завилял хвостом. Появление собаки означало и появление Фернана, всё это время сидевшего с Железным Лукой в дальнем углу зала, где у стен прямо на набросанной на полу соломе расположились слуги, готовые по первому зову предстать перед господами, чтобы выполнить их поручения.

Тонно́ сделал несколько шагов в направлении стола, но близко к его святейшеству не подходил.

В это время возмущение, охватившее патриарха, перелилось через край.

— Вы спятили, ваше сиятельство! — закричал он, вновь вставая. — Кем вы себя вообразили? Господом Богом?! Кто вы, чтобы сметь безнаказанно возводить хулу на Него, чернить слуг Его! Кто дал вам право обсуждать...

Он не договорил. Вся наигранная весёлость князя мигом исчезла. Глаза Ренольда вспыхнули дьявольским огнём, пальцы сжались, сминая стенки золотого кубка, точно листки пергамента.

— Обсуждать?! — громко произнёс Ренольд поднявшись, и в зале мгновенно наступила гробовая тишина. — Чернить?! Возводить хулу?! Полноте, ваше святейшество! Вы — тот, кто должен являть собою образец благочестия, оскверняете чувства верующих, открыто содержа любовницу. Но это не самый большой ваш грех...

Князь повернулся и сделал кому-то знак:

— Канцлер, подай сюда! — Получив в руки свиток, Ренольд скользнул по нему беглым взглядом и, вернув обратно, вновь обратился к лишившемуся дара речи Эмери: — Шесть лет назад, возглавляя Высшую Курию княжества, ваше святейшество пожаловало право беспошлинной торговли купцам с Кипра. На три года. По истечении этих лет привилегии были подтверждены ещё на три года. Итого: шесть лет. Таким образом, казна недополучила в виде налогов сто тысяч старых золотых безантов. Такие же льготы получила и Генуя — ещё сто тысяч! И это в то время, когда княжеская сокровищница пуста!

С этими словами Ренольд обвёл присутствующих полным негодования взглядом и собрался продолжить, но патриарх, обретя дар речи, воскликнул:

— Это ложь! Купцы-киприоты действительно получили льготы за то, что в критический момент, когда Нур ед-Дин шёл к стенам Антиохии, поставили в город продовольствие по низким ценам. Они не переставали делать этого и потом, когда язычники ушли, ведь разорённое крестьянство княжества всё равно не могло удовлетворить потребности горожан в продовольствии. Если бы не они, большинству жителей Антиохии грозил бы голод. Что касается права беспошлинной торговли, они никогда не получали его, как и генуэзцы, которые...

— Я ещё не закончил! — Голос Ренольда загремел под сводчатым потолком. — Но спасибо вам за то, что напомнили нам про князя язычников! Если бы не ваша трусость и явное попустительство врагу, мы могли бы нанести ему если не решительное поражение, то немалый урон и заставить снять осаду без каких бы то ни было условий. Условий, позорных для христианина! Мы не просто живём здесь, мы живём здесь для того, чтобы вести бесконечную войну с неверными! Священную войну! И все мы обязаны сражаться, не жалея не только средств, но и самих наших жизней. Но что же видим мы? Отец нашей церкви, пастырь наш заботится о том, чтобы, упаси Господь, не съесть куска скоромной пищи, но совершенно не радеет при этом делу наших отцов и дедов, которые пришли сюда, чтобы исполнить свой христианский долг! Наш долг не набивать карманы, а воевать. Но как, скажите мне, воевать, если стараниями нашего святейшего патриарха казна пуста? Где взять средства для ведения войны? Священной войны против язычников?!

В глазах собравшихся пылало возмущение. Многие не стесняясь требовали призвать Эмери к ответу. «Изменник!» — летело со всех сторон. — «Предатель!», «Сарацинский наймит!», «На плаху его!». Страсти закипели, и вот, наконец, патриарх, побелевший лицом и покрывшийся потом от макушки лысой головы до пят, услышал: «Смерть предателю!»

— Смерть! Смерть предателю! Казнить изменника! — кричали рыцари, пока Ренольд, перехвативший хитрый взгляд Вальтера, не крикнул:

— Тихо! Да не поднимется и в помыслах ваших рука ваша на слугу Господа нашего! Что было, то было! Ограничимся компенсацией, уплатой долга городу. Пусть его святейшество снарядит за свой счёт армию, потребную для того, чтобы раздавить паучьи гнёзда, Алеппо и Дамаск, сровнять их с землёй!

Несколько десятков глоток принялись дружно поддерживать своего князя. Едва ли кто-нибудь из присутствовавших сомневался в тот момент в выполнимости намерений Ренольда Однако его меньше всего волновала иллюзорность возможного успеха предприятия, он вовсе не собирался начинать решительную и глобальную войну с Нур ед-Дином, по крайней мере в ближайшем будущем. Где уж там штурмовать Алеппо и тем более Дамаск, вернуть бы хоть часть отобранного язычниками у Раймунда! Главное заключалось в том, чтобы припереть Эмери к стенке и заставить платить.

Князь не очень-то надеялся, что удастся обойтись без крови, и он был готов пролить её.

— Это вздор! Это поклёп! Клевета! — темнея лицом, завизжал тучный патриарх. — Вы — безумны!

— Вздор? — Ренольд не кричал, все и без того прекрасно слышали его зычный голос. — Долг христианина — вздор? Так, ваше святейшество? Мы не ошиблись? А наше безумие это, верно, желание воевать с язычниками?! — Князь обратился к гостям: — Не сомневаюсь, сеньоры, что примером здравого ума является сам глава нашей церкви. Да он, похоже, забыл не только стыд!

— Безбожник! Еретик! — завопил Эмери. — Я прок...

— Стража! — Громоподобный голос князя заглушил крик патриарха. — Взять его святейшество!

Однако, прежде чем стоявшие в дальнем углу воины успели подбежать к монсеньору, слуги его устремились на защиту господина, обнажив мечи. Стражники остановились, бросая вопросительные взгляды на князя. Тот криво усмехнулся и, потрепав пса за загривок, прошептал ему что-то, указывая в центр образовавшегося вокруг Эмери живого круга:

— Возьми!

Глаза патриарха расширились от ужаса, он даже и