- 375 -

И рассказывал им огненную сказку о человеческой душе и ее странствиях по путям жизни. Говорил о поднебесных взлетах и позоре падений, пел о райских улыбках и адских терзаниях, о лучезарной вере и казнях отчаяния. И вышивал на небе свой рассказ вспышками ракет, зигзагами салютов, чудесным мерцанием бенгальского огня. Рассеивал щедрой рукой целые горсти золотой пыли, швырял в тихую ночь бесчисленные рои радуг и светящиеся дождевые фонтаны. Возводил поднебесные арки, стройные соборы и башенные шпили, разбрасывал в созданном огненном хаосе поднебесные аркады...

Внезапно остановилась оргия света, погасли метеоры, и вокруг победно сгустился ночной мрак.

Люди разочарованно зашептались:

— Неужто это уже конец зрелища?

И разочарованно смотрели вниз, на помост. Там, в свете лампадки стоял мастер Ян с вытянутыми вперед руками, словно муэдзин на молитве, подняв лицо к небу. Казалось, он окаменел, оцепенел на месте...

И тут взлетела под небо чудесная темно-голубая звезда, пронеслась летящей молнией над амфитеатром зрителей и смело вознеслась на небосвод. Шесть лучей выстрелили из голубой ее груди, шесть светящихся сапфировых рук. Воистину удивительная звезда.

Ибо, несмотря на то, что она поднялась так высоко, как ни одна из прежних ракет мастера, звезда не уменьшилась в размерах, но продолжала сиять над землей в своем первозданном блеске. А затем зависла в небесном просторе, восточнее Млечного Пути, и остановилась среди своих сестриц...

Напрасно ждали зрители, когда она угаснет и скатится в море, напрасно...

Ибо звезда мастера Яна уже не должна была вернуться на землю, но, принятая в круг сестер, с этого момента осталась сиять там, в выси.

А здесь, на дощатом помосте, посреди догорающих фитилей и запалов неподвижно распростерлось тело пиротехника: он был бледный, без кровинки в лице, с застывшей на губах улыбкой.

- 376 -

И поняли люди, что он заключил свою душу в сапфировую звезду, чтобы она смогла взлететь на небо...

Астрономы мира заметили той ночью новое небесное тело: какую-то прекрасную и большую звезду, которая неожиданно вспыхнула сапфировыми красками на восточном участке неба.

А когда на следующую ночь и во все последовавшие за ней она не исчезла с горизонта, но, казалось, разгоралась все более удивительной голубизной — ее внесли в список звезд первой величины и назвали «Stella Pads», то есть «Звезда Мира».

ГЕБРЫ*

В клинике доктора Людзимирского готовилось большое торжество. Из парка, окружавшего лечебницу, принесли вазоны с олеандрами, усеянными только что распустившимися бледно-розовыми бутонами, горшочки с каннами мрачной темно-красной красоты, пламенно-оранжевые ирисы и тюльпаны. Гжегож, садовник, с очевидной неохотой вынес из оранжереи редкие сорта георгинов, пару близнецов-эвкалиптов и свою любимую пальму «Королева Кашмира» — и осторожно расставил цветы вдоль стен коридора.

На лестнице, ведущей на первый этаж, вспыхнули жирандоли, рассыпая из-под абажуров яркие розетки отблесков света. В воздухе витали нежные ароматы вербены и гелиотропа...

Руководитель клиники, одетый в обтягивающий фрак, гибким пружинистым шагом прохаживался по кулуарам, поправлял свечи в бронзовых семисвечниках, заглядывал время от времени сквозь портьеру вглубь «центрального зала», куда прислуге вход был строго запрещен; после чего, удовлетворенный результатами ревизии, раздавал новые замечания суетливым лакеям в ливреях, указывая на некоторые недостатки, замеченные им в некоторых местах. Впрочем, недочеты были мелкие, и сноровистые слуги, хорошо знакомые с аксессуарами торжества, устраняли их легко и умело, ибо в заведении не в первый раз устраивали

____________

* Парсы — сторонники зороастризма, огнепоклонники.

- 378 -

нечто подобное. «Праздник гебров» уже обзавелся определенными традициями. Обрядовый церемониал развивался в клинике уже несколько лет благодаря изобретательности его «воспитанников» и заботливой опеке, которой окружил его сам руководитель.

Ибо доктор Людзимирский применял оригинальный метод лечения, который заключался в том, чтобы не только ни в чем не противоречить своим пациентам, а, наоборот, нежно поддерживать, «лелеять» со всем пиететом «экзотические цветы, выросшие на почве больных мозгов». Речь шла о том, чтобы мания развилась до своих предельных возможностей и, пройдя все доступные стадии и формы, исчерпала себя и сошла на нет: тогда, по мнению врача, должно было наступить выздоровление. В конце концов, даже в неизлечимых случаях такое «культивирование безумия» могло, по его мнению, принести огромную пользу, если не для конкретного пациента, то, по крайней мере, для науки, необычайно обогащая психологическую дисциплину, посвященную душевным заболеваниям.

Поэтому, с того самого момента, когда он возглавил клинику, то есть уже более пятнадцати лет, психиатр тщательно вел дневник своего пребывания среди сумасшедших, каждому из которых была посвящена отдельная карта. Со временем эти заметки разрослись в ряд интересных жизнеописаний, представлявших собой отдельные законченные истории больного ума и его странных блужданий.

Поначалу врач детально представлял себе пропасть, отделявшую этот заблудший мир от здоровой, нормальной среды, мигом определял подходящую дистанцию и наблюдал за всеми отклонениями и извращениями с определенного расстояния. Однако постепенно эти различия начали для него стираться и перестали поражать; напротив, через несколько лет врач так освоился с миром сумасбродов, что он стал для него слово второй реальностью, к тому же значительно более глубокой и достойной внимания, чем та, в которой обретались люди за пределами его заведения. Ибо он не раз подмечал в ней своеобразную организованность, опиравшуюся на железную, неумолимую логику. Более того,

- 379 -

духовная жизнь его воспитанников казалась ему куда более богатой, чем банальные истории посредственностей, неизменно, до тошноты исполнявших монотонные литании повседневности.

Вот тогда в истории заведения и произошло событие, которое должно было ощутимо повлиять на его будущность. Им стал приступ безумия у доктора Янчевского, близкого приятеля Людзимирского, которого впоследствии пришлось принять в число пациентов клиники.

Янчевский отличался могучей индивидуальностью. Его труды в области психофизиологии всегда вызывали оживленные дискуссии в научном мире, едва ли не каждый новый трактат доктора становился эпохальным в области психических исследований. Поэтому известие о его болезни произвело на всех удручающее впечатление. Людзимирский почувствовал это намного глубже, чем другие, и занимался приятелем с истинно отеческой заботой.

Болезнь выдающегося психолога принадлежала к типу, определенному им самим как melancholia progressiva с признаками так называемых idees fixes* Суть этих навязчивых мыслей была весьма своеобразной: доктор Янчевский стал маньяком на почве огня. В тишине одиноких часов, проведенных в уединенной палате, он разработал целую систему так называемой «философии огня», в которой, ссылаясь на теории Гераклита и его phanta rhei**, развил совершенно новое, безумно оригинальное мировоззрение.

Вскоре после того, как он завершил свой трактат и примерно через год