Учителя таганрогской гимназии дали писателю немало «моделей». Считают, что прототипом знаменитого «человека в футляре» послужил инспектор Дьяконов. Однако Ю. Соболев дает другое сближение.

В дневнике Чехова на 1896 год есть интересная запись об известном публицисте «Нового Времени» М. О. Меньшикове5. «Меньшиков, – пишет Чехов, в сухую погоду ходит в колошах, носит зонтик от солнечного удара, боится умываться холодной водой» и т. д. Эти же особенности являются отличительными чертами «человека в футляре». Очевидно, прототипом учителя Беликова послужил не только Дьяконов, но и Меньшиков.

Также из нескольких фигур, по-видимому, сложился у Чехова и образ смешного неудачника Епиходова в «Вишневом саду». Моделью его послужил, прежде всего, знакомый Чехова А. И. Иваненко6.

С ним постоянно случались анекдотические несчастья. Так, когда он выдерживал экзамен в консерваторию по классу рояля, для него не хватило инструмента и он должен был играть на флейте, из которой у него ничего не вышло. Другой моделью Епиходова послужил лакей Станиславского, который вновь уговорил Чехова стать грамотным и образованным человеком, прежде всего купил красный галстук и захотел учиться французскому языку.

Для другого комического персонажа «Вишневого сада», Шарлотты, Чехов также нашел «модель» в семействе Станиславского.

В имении их Любимовке он познакомился с молоденькой гувернанткой англичанкой – странной особой, носившей полу-мужской костюм и длиннейшие косы. Между писателем и девушкой установились самые «запанибратские» отношения. Чехов уверял англичанку, что он турок и, вернувшись на родину, обязательно выпишет ее в свой гарем. В благодарность, девушка вскакивала к нему на колени и с клоунскими ужимками здоровалась за него с проходящими, снимая его шляпу и приговаривая на своем ломаном языке – «Здлассте, здлассте!»

Брат писателя М<ихаил> П<авлович> недавно выпустил книгу, в которой устанавливает «портретность» двадцати девяти чеховских персонажей, а также многие автобиографические черты в его произведениях7.

Так «Певчие» написаны под впечатлением тяжелых воспоминаний о том, как отец мучил А.П. Чехова участием в церковном хоре. Нравы амбара в «Трех годах» воспроизводят порядки в амбаре купца Гаврилова, где писатель служил приказчиком по приезде в Москву. Описание открытия школы в той же повести навеяно аналогичным торжеством в Таганроге, учитель Медведенко в «Чайке» списан с одного из преподавателей таганрогской школы и т. д.

Л. Астахов

Памяти Чехова

Каждый год в знойные дни благодатного, лазурного июня сердце, переполненное беспричинной и сладкой печалью, зовет холодный разум, подавленный скорбями житейских, скитальческих будней, к светлым воспоминаниям об одном из самых замечательных художников российской литературы – в годовщину его ранней, безвременной смерти.

Антон Павлович Чехов, нежнейший акварелист русской беллетристики, благородный врач-гуманист в духе заветов незабвенного Н. И. Пирогова, апостол самобытной интеллигентской «совестливости», певец и заступник всех униженных и оскорбленных, неподкупный и непримиримый враг беспринципности, лицемерия, насилия, произвола, он физически умер много лет тому назад, накануне зловещего кризиса исторической России, перед началом русско-японской войны.

Но духовно Чехов – с нами, в нас до сих пор, от Харбина – до Тамбова, и от Парижа до Аргентины, всюду, где слышится великий и свободный русский язык, где страдают, спорят, любят и умирают его бессмертные герои – «хмурые люди», академики, акцизные надзиратели, земские врачи, сельские батюшки, армейские штабс-капитаны, дамы с собачками, несчастные, мечтательные дядя Вани и утешающие их милые, некрасивые Сони, которые твердят нам, в часы безысходной тоски: «Когда-нибудь, через тысячу лет, наша мрачная жизнь превратится в цветущий сад… Мы узнаем, для чего были наши тяжкие, земные страдания… Мы отдохнем, дядя Ваня, мы отдохнем, мы увидим небо в алмазах»…

«Мужики» Чехова, духовно вышедшие из «Станционного смотрителя» Пушкина и «Бедных людей» Достоевского, были в свое время целой эпохой в мироощущении русской интеллигенции. Левые «народники» и правые «нововременцы» (особенно чуткий и проницательный М. О. Меньшиков1) были потрясены и очарованы этой правдиво-трогательной, без прикрас и лести, эпической драмой темной и нищей российской деревни.

В замечательной повести А. П. Чехова «Моя жизнь» герой, «опростившийся» кающийся дворянин Полознев, так подводит итоги совместной жизни и работы с «народом» в деревенской России: «Моя жена (певица-дилетантка) негодовала, на душе у нее собралась накипь, а я между тем привыкал к мужикам и меня все больше тянуло к ним. В большинстве это были нервные, раздраженные, оскорбленные люди. Это были люди с подавленным воображением, невежественные, с бедным, тусклым кругозором, все с одними и теми же мыслями о сырой земле, о серых днях, о черном хлебе, люди, которые хитрили, но, как птицы, прятали за дерево только одну голову, – которые не умели считать. Они не шли к нам на сенокос за 20 рублей, но шли за полведра водки, хотя за 20 рублей могли бы купить четыре ведра. В самом деле, были и грязь, и пьянство, и глупость, и обманы, но при всем том, однако, чувствовалось, что жизнь мужицкая, в общем, держится на каком-то крепком, здоровом стержне. Каким бы неуклюжим зверем ни казался мужик, идя за своей сохой, и как бы он ни дурманил себя водкой, все же, приглядываясь к нему поближе, чувствуешь, что в нем есть то нужное и очень важное, чего нет, например, в моей жене и ее друзьях-резонерах, а именно, мужик верит, что главное на земле – правда, и что спасение его и всего народа – в одной лишь правде, и потому больше всего на свете он любит справедливость»…

Когда жена Полознева, добрая, умная, образованная женщина, бледная от гнева, со слезами жаловалась своим друзьям в уютной гостиной на то, что соседние мужики пьянствуют и обманывают ее в мелочах усадебной жизни, то «совестливого», правдивого Полознева приводила в недоумение и поражала ее забывчивость: «Как могла она забыть, что ее отец, инженер, сын простого ямщика, тоже пил, много пил, и что деньги, на которые было куплено это самое имение, были приобретены путем бессовестных обманов? Как могла она забыть?»

Когда жена Полознева, поиграв им, как случайной игрушкой, бросает его и уезжает в столицу, он с трогательной покорностью, кротко и вдумчиво, говорит, что это вполне понятно: ведь он, уездный идеалист-правдоискатель, был для нее, красивой, честолюбивой, светской актрисы, только извозчиком, который честно довез ее от одного до другого, ближайшего, этапа ее пестрой, богатой, избалованной жизни…

Рассказ Чехова «Ионыч» точно написан вчера: так близки и знакомы нам все его милые, скучные персонажи.

Семья Туркиных жила на главной улице в собственном доме. Сам Туркин, полный, красивый, с бакенбардами, душа общества, шутник, весельчак, устроитель балов и благотворительных спектаклей. Его супруга носила пенсне,