Пока Голден-Халла сдирал с себя плащ и заворачивал в него птицу, пес открыл пасть и начал издавать странные кашляющие звуки. Не успел Берти напрячься – что это с собакой? – как Арчи сплюнул мятый, скомканный и обслюнявленный кусок бумаги. Сыщик тотчас схватил его, развернул, вчитался в чуть потекшие буквы.

– Я знал, что ты воруешь только очень интересные бумажки… – вздохнул Берти и грустно-одобрительно потрепал пса по холке.

Ибо это было вчерашнее письмо, написанное якобы самим Голден-Халлой, призывающее Моргана найти Корпус загадок – и побыстрее, – а то сыщик сам отправится внутрь.

– Что ж, Элайяна не гнушается повторять удачные ходы… Бежим, – сказал Берти псу. – У нас обалдеть сколько дел, дружище.

Голден-Халла щелкнул пальцами и на земле между зубов Этерны, еще хранившей теплый отпечаток его собственного тела, проступила надпись: «НАЙТ, Я ЖИВ, ИДИ ДОМОЙ!»

– Гав? – встопорщив уши, саркастично уточнил Арчи.

– Да, объяснительная хреновая, но на другую времени нет. А студентку в Нижнюю Этерну я точно не потащу: я все-таки не настолько бестолочь. И вообще: для начала нам нужно добыть сердце одной прелестной и очень щедрой леди…

Берти и пес побежали к академии.

На холмах они сделали небольшой крюк: нырнули к конюшням. Во дворике госпожа Мириам Клыккер, сидя на корточках, что-то выговаривала огромной антрацитово-черной сороконожке, а та понуро прижимала метровые усики к хитиновой спине.

– Клык! – крикнул сыщик издали.

– О, пес нашелся? – живо отозвалась зоолог. – Ну, слава богам!

– Вылечи птичку, пожалуйста! – Берти на мгновение притормозил в клубах поднятой им пыли, сгрудил коллеге на руки плащ с вороном и, не размениваясь на объяснения, выпрыгнул обратно за калитку.

Дверцу калитки он захлопнул аккурат перед черным и мокрым носом золотистого пса.

– И с Арчи посиди! Еще раз. Только на сей раз никуда его не пускай!

– Гав! Гав-гав, гав! – обиженно высказался неожиданно брошенный четвероногий напарник.

И, поняв, что хозяин добровольно не возьмет его в приключение, мигом обернулся к сороконожке: «Пс, подруга! Повторим ночной побег?» Но та лишь насупленно глянула на Клыккер, охающую над птицей, и, помотав головой, красноречиво провела одной из лапок поперек горловой пластины: «Не, не повторим. Иначе меня точно на согревающую мазь пустят».

Оба вздохнули, со смесью зависти и волнения проводив взглядом Берти, бегущего вдалеке… Тот несся быстро-быстро, легкими прыжками – прямо в Бурю.

* * *

– Пить или плавать?

– Пип!

– То есть пить?

Тисса еще раз сверилась с рецептом, подозрительно принюхалась к получившемуся зелью в котле и пожала плечами:

– Надеюсь, небо сегодня на нашей стороне. Да хранят нас обоих боги-хранители, свет их в глазницы неверующих…

«Ишь!» – передернулся птенчик. Потом отряхнулся от опилок, выбрался из гнезда-коробки и умильно проковылял по столешнице. Тисса зачерпнула антидот большим половником и позволила совенку, старательно вытянувшему шею, заглянуть внутрь: оценить.

Стэн пискнул, полный сомнений. От зелья пахло дорогим женским парфюмом. Или это от Тиссы, непривычно взволнованной?

Девушка набрала в пипетку зелья и кивнула птенчику: распахивай клюв. Прошло минут пять. Согласно рекомендациям, во взрослого мужчину требовалось влить сто миллилитров жидкости, прежде чем пойдут какие-то изменения.

Весь совенок объемом был меньше, чем эти сто.

– Знаешь, мастер Хлестовски, все-таки – плавать! – наконец вздохнула Тис и безапелляционным щелчком по загривку отправила птенчика аккурат в котел. В полете он сделал неумелое сальто и скользнул по Тиссе бешеным взглядом, в котором читалось: «Два балла, госпожа Винтервилль! Придешь ко мне учиться – сразу ДВА БАЛЛА!»

Зелье запузырилось, словно болото, когда тельце совенка ушло на дно.

Тис отсчитала три секунды и забеспокоилась. Нет-нет, не подумайте, это не было ее экспромтом: зельевары нередко швыряли в котлы братьев наших меньших (и волшебство случалось аккурат в момент захлебываний), но все ж как-то боязно.

Тисса сделала шаг вперед и задрала рукав блузки, чтоб пошарить в котле в поисках мягкой и мятой птички, но… Котел вдруг завибрировал, грохнулся с треноги, покатился по дощатому полу, гремя и плюясь антидотом, твердо намереваясь смыться из этого сумасшедшего дома.

Где-то на полпути к двери из котла также вывалился ребенок, надсадно кашляющий, который рос, рос и рос, параллельно процессу забиваясь в угол хижины (когда-то пыльный, а теперь, Тиссиными усилиями, блестящий, как в саусберийских салонах готового платья).

Через минуту все было кончено.

– Как вы себя чувствуете, мастер Хлестовски? – непривычно резко и холодно, как у чужого, спросила Винтервилль, заранее отвернувшаяся. – Меня зовут Тисса, я адептка в Буре – ученица вашей начальницы, леди-ректора, мы с вами пересекались…

Стэн только головой потряс: бр-р-р!

Он сидел под книжным шкафом, весь перемазанный зеленой грязью и обалдевший от случившихся с ним метаморфоз.

Тисса продолжала что-то ронять у окна – какие-то слова, убийственно-вежливые, – и Стэну вдруг очень хотелось прервать ее долгим писком, но из уст изумрудно-всклокоченного мужика это вряд ли было бы мило.

Поэтому Стэн лишь тихонько вздохнул и воровато нашарил на стуле заготовленную одежду. Начал старательно одеваться.

Простите, господа штаны, госпожа рубашка, следовало бы, конечно, помыться, ну да ладно уж, сыграю сегодня лешего-энтузиаста.

– …Соответственно, мастер Хлестовски, я постаралась максимально следовать протоколу, минимизируя ущерб, но: если у вас возникнет какое-либо недомогание или появится дополнительная жалоба на мои изначальные действия, повлекшие трансформационный эффект, вы можете смело обратиться к леди-ректору с вопросами на мой счет. Повторюсь: меня зовут…

Условно-этикетный щебет Тиссы, видимо, подходил к концу.

Девушка так и стояла у окна, упрямо пялясь в занавеску, по которой медленно и гордо ползла божья коровка, не пойми откуда взявшаяся в холода.

Стэн же тоскливо мялся у стола, не возражая.

Сейчас все будет кончено: Тисса уйдет, и жизнь его ввалится в прежнюю колею – взбесившаяся и усмиренная телега – вновь восторжествуют библиотека, преподавание, легкий ужас перед начальницей и тоска вечерами в уютном домике на дубу. И никаких тебе больше душевных монологов от этой гордой, умной, талантливой, какой-то до странности сломанной невольной соседки…

– Да знаю я, кто ты такая, Тисса де Винтервилль! – наконец с досадой не выдержал Стэн.

Слишком уж остро она выставляла локти – от самых к ребрам прижатых кистей. На такую человечью готику без возражений смотреть нельзя.