Едва развиднелось с утра, шведский лагерь был на ногах. Всё приготовили к переправе и маршу; не было причин полагать, что переправа через эту не самую большую литовскую речку, которая даже сейчас, в паводок, была не более сорока ярдов, задержит отряд надолго, и не было желания оставаться на левом берегу долее, так как в любой час могли появиться русские, и тогда все усилия, затраченные в последние дни, оказались бы напрасными, и никто не смог бы уж поручиться, что до Риги доберутся все.

Когда растаял в лугах утренний туман, когда последние облачка его уплыли по водам Прони к Сожу, капитан Оберг с двумя лейтенантами — одним от кавалерии, другим от пехоты — поднялся на подходящий бугорок и в зрительную трубу осмотрел внимательно противоположный берег. Справа он увидел лесок и слева увидел лесок, прямо перед собой — не очень большое и не возделанное, брошенное, заросшее чертополохом поле, поднимавшееся плавно на холм. По краю поля уходил на запад едва приметный просёлок... Что за холмом, капитан не знал, и на плане у него ничего не было помечено; вероятно, там был лес; и маловероятно — что деревня: не видно было дымов, не слышно собак и петухов.

Удостоверившись, что всё в округе спокойно, Оберг послал с полсотни драгунов разведать брод и ближайшие окрестности. Лейтенант от кавалерии сам вызвался возглавить этот отряд. А лейтенант от пехоты отправился строить своих в колонну.

Драгуны неспешно въехали в реку. Весьма порадовало капитана то, что даже после дождей здесь было не очень глубоко — даже менее глубоко, чем он ожидал; ни в одном месте всадникам не пришлось плыть. Это означало, что переправа не займёт слишком много времени. С первыми лучами солнца, светившими им в спину, драгуны выбрались на правый берег, и только двинулись они по просёлочной дороге, в поле раздалась музыка...

Менее всего ожидавшие услышать в этот час и в этом месте музыку, оторопевшие драгуны остановились. И капитан Оберг, собравшийся уж покидать взгорок, задержался на нём, снова достал из походной сумки зрительную трубу.

Откуда они взялись — эти музыканты? Этого никто не мог понять. Они будто выросли из земли — посреди того поля. Никто не видел, чтобы они шли по полю от того леса или от другого, никто не замечал, чтобы они переваливали через холм, хотя сотни или даже тысячи глаз смотрели всё это время и на лесочки, и на холм, и на поле. Четверо их было этих чудаков-музыкантов. Может, со свадьбы домой шли? Всю ночь гуляющих ублажали да так припозднились, что домой уж отправились поутру. Розовощёкий юноша, едва не мальчик, в бубен бил; ухал в руках у него бубен, дружно звякали колокольцы; рядом с ним старик — большой мастер, заходилась под быстрыми пальцами его жалейка; и лира колёсная у дюжего мужика гудела-пиликала в искусных руках — натужно, с подхрипом, всё, что могла, всю мощь звука выдавала на пределе; пищала волынка — это другой дюжий мужик раздувал щёки, да так старательно раздувал, будто не в волынку он дул, а в большой мех кузнечный, над которым синим огнём пылала жаровня и железо раскалялось добела; щёки на смуглом лице его так и круглились тарами, и пучились, словно во гневе, глаза.

Задорную играли они, предерзкую музыку. Будто насмехались они над непрошеными гостями с того берега или будто дразнили их. Или мир собирали для общего дела?.. Кабы были среди шведских драгун боязливые, то от гудения лиры надсадного, от писка волынки пронзительного, от затейливых жёстких рулад застыла бы у них в жилах кровь... Играли эти чудаки-музыканты и по полю прямиком к шведским драгунам шли. Не иначе спьяну, — так решили драгуны, — залили мужики глаза и не видят против солнца, на кого дерзают с музыкой идти, не знают выпивохи страха, позабыли дома мозги, не слышат за собственным шумом тяжёлого топота сотен копыт...

То-то удивятся музыканты, то-то струхнут безрассудные, когда разберутся, куда их несут ноги!

И тут внезапно для всех громыхнули два дружных залпа: один из правого леска, другой из левого. Пока драгуны дивились на музыкантов, пока капитан Оберг разглядывал в трубу волынку, так похожую на родную, шведскую, не заметили они, как подкрались подлеском какие-то люди, и немало их было — несколько десятков. Выстрелы громыхнули, посыпались на драгун злые пули, а стрелков уж как не бывало.

Кто-то из драгун, подстреленный насмерть, свалился с коня, кто-то вместе с конём повалился, остальные попятились к реке. С левого берега ответили на залпы мушкетёры, но ответили не дружно, ибо были застигнуты врасплох. Да и вряд ли пули, посланные ими, наделали бед в рядах неожиданного и неизвестного врага. Разрядив стволы, нападавшие в тот же миг бесследно исчезли, растворились в деревьях и кустах, будто сами стали деревьями и кустами. Непонятно куда подевались и музыканты. Из земли они выросли, сквозь землю они и провалились.

Лейтенант, что был с драгунами, быстро справился с недоумением и, выхватив шпагу, пустил коня галопом в сторону ближайшего, правого, леска. Отряд, весьма поредевший, ринулся за ним. Но не повезло драгунам. Лейтенант полагал, что, разрядив ружья, противник кинулся наутёк и не составит труда его настигнуть и наказать; он просчитался. Противник оказался не так прост. Атаку драгун здесь ждали. Выступили из-за деревьев новые стрелки и по короткой команде ударили в атакующих вторым, ещё более злым и точным, залпом, так как стреляли они почти в упор. Атака смешалась. Ржали и храпели раненые лошади, кричали и падали драгуны. Лейтенант призывал продолжать атаку и, размахивая шпагой, ворвался в лесок, но, когда пороховой дым рассеялся, он никого за деревьями не обнаружил. Таинственный противник, будто призрак, без следа исчез.

— Господи Иисусе!.. — только и сказал храбрый лейтенант и перекрестился.

С остатками отряда он вернулся на другой берег — к капитану Обергу.

— Нас встретили какие-то дьяволы! — сказали драгуны своим товарищам. — Мы даже не знаем, сколько их было. Мы хотели их видеть, но они растаяли, как свет факела в свете дня. Мы хотели их убить, но разили шпагами воздух...

Офицеры держали совет. Можно было бы обстрелять оба леска из пушек, однако очень мало осталось зарядов для них, чтобы позволить себе стрелять вслепую. И растратив эти заряды, пушки придётся совсем бросить, поскольку от них более не будет никакого проку, — других зарядов взять негде. Поэтому лучше приберечь их до встречи с русскими, какая всё ещё вероятна, — как и вчера, как и позавчера, — ибо не близок путь до Риги... Решение приняли простое, не стали голову ломать хитрыми придумками ради того, чтобы обмануть и выманить на открытое место... скорее всего мужика... надо отдать ему должное — дельного мужика, сметливого, осторожного, однако всё-таки мужика без знания военного дела, истории войн и сражений, без понимания тактики, без понятия манёвра. Если разом переправить всю кавалерию — шесть сотен драгун шведских, немецких, карельских и лифляндских, — мужик в тех лесочках хвост подожмёт, нос из кустов даже не высунет; и уж за кавалерией переправлять пехоту и обоз; а если мужик, набравшись храбрости и оставив укрытие, выйдет в открытое поле — атаковать его по излюбленной тактике короля, то есть безудержным, устрашающим галопом со шпагой в руке.