С этим предложением капитана Оберга все и согласились.

Но стоило только первым сотням кавалеристов войти в воду, из обоих лесочков открылась такая стрельба и поднялся такой грохот, такой дружный огонь ударил, что какой-нибудь путник, проходивший стороной, за тем холмом, к примеру, мог подумать, что приближается новая гроза. Поскольку брод был узок и всадники ехали тесной колонной, шквал пуль имел весьма губительное действие и произвёл в рядах драгун немалые опустошения. Так и не добравшись до правого берега, шведы вынуждены были повернуть назад. Они потеряли несколько десятков человек, а о достижении цели и речи не могло быть. Враг стрелял метко и ни пороха, ни пуль не жалел — похоже, и того и другого было у него в избытке.

Тогда Оберг, кусая губы и нервно теребя носовой платок в руках, задумался всерьёз. Невидимый враг требовал к себе не только внимания, но и уважения. И капитан решил прибегнуть к классической тактике боя в открытом поле. На взгорке возле себя он выстроил мушкетёров в две шеренги и велел взять лесочки на прицел; блеснули на солнце два ряда стволов флинтов[90]. И двум сотням пикинёров велел немедля переправляться.

Наблюдая за тем берегом в трубу, он замечал, что было в лесочках какое-то движение: то осинка покачнётся, то вздрогнет листва подлеска, то колыхнутся верхушки трав, кустарников... Когда пикинёры вошли в воду, лейтенант скомандовал первой шеренге мушкетёров залп. От грохота этого залпа рябь пробежала по поверхности реки. Пули защёлкали по лесочкам, сшибая ветки и листву, впиваясь в землю и выбрасывая вверх комки дёрна. Противник не отвечал. Пикинёры, взбодрившись этим обстоятельством, ускорили переправу; до берега было уж рукой подать. Лейтенант скомандовал залп второй шеренге. И новый грохот раскатился по округе. Злые рои пуль опять сшибали ветки и листву, кору с деревьев; стоном стонал лес — и слева, и справа.

Уже считали дело решённым, и офицеры поздравляли Оберга и друг друга, и первые пикинёры уже выбирались на правый берег, как снова ожил противник и открыл такой шквал огня, что несчастные пикинёры, роняя пики, кубарем покатились в воду, в которой, казалось, могли сейчас найти единственное укрытие. Но и в воде многих настигали пули. Пока мушкетёры перезаряжали мушкеты, до четверти пикинёров расстались с жизнью. Тела их вода подхватывала и уносила прочь. Раненые старались удержаться на ногах, хватались за своих товарищей.

В течение дня ещё несколько раз пытались перейти реку. Обстреливали невидимого, дьявольски хитрого противника из мушкетов, гренадеры, достав свои мортирки, забрасывали лесочки гранатами, пикинёры пробовали закрепиться под бережком, прячась за травой, за стволами вётел. Всё не имело успеха. Противник, казалось, был неуязвим и меткой стрельбой никак не давал пикинёрам зацепиться за берег. Где-то ухал бубен, насмехалась волынка, лира гудела, гудела — будто вливала силы в тех отчаянных стрелков, что осыпали пулями брод.

Наконец капитан Оберг оставил попытки переправить своё тысячное войско при свете дня; он решил переправиться ночью. Одно его радовало: что русских всё ещё не было видно; и тешил он надежду, что русские далеко и грохота стрельбы не слышат. Ближе к вечеру капитан прибегнул к хитрости: приказал раскинуть лагерь — поставить палатки, разжечь костры и поддерживать в них огонь, а на деле готовиться к новой — решительной — атаке.

Была самая середина лета, и полная луна в свой час выкатывалась на небеса, и ночи стояли ясные, ни одно облачко не ходило под звёздами. Всё это являло собой большое неудобство для замысла капитана, так как в ясную полнолунную ночь далеко видать и даже, не зажигая свечи, на барабане приказы писать можно. Но делать было нечего; грозы недавно прошли, и новое тёмное ненастье не намечалось. Обергу оставалось рассчитывать на весьма короткое время в самом начале ночи, — пока луна не поднимется высоко, — и полагаться на усталость и невнимательность противника.

И вот это время подошло...

Пока дивизион пехотинцев[91] поддерживал видимость ночной лагерной жизни, весь отряд, стараясь ничем не нарушить тишины, двинулся к броду. Впереди шла кавалерия, следом — пехота. Негромко журчала река в стеблях осоки, временами шелестел листвой лёгкий ветерок, ухала вдалеке ночная хищная птица, и луна только-только выходила на небосклон.

Наверное, враг, обманутый царившей тишиной, сморённый усталостью, задремал и не видел, как ряд за рядом въезжали в реку чёрные тени — драгуны... десяток, второй, третий... и за ними всё новые всадники сплошным тёмным пятном, потоком спускались с левого берега, и становился этот поток всё шире и чернее. Вот уж драгуны достигли середины русла, но всё по-прежнему было тихо. Серебрилась рябь на воде, чернели лесочки, сияли звёзды, восходила луна.

И вот драгуны — десяток, второй, третий — достигли цели. Ряд за рядом выезжали они на отлогий берег и немедля выстраивались для атаки, плотно выстраивались эскадроны — «колено в колено», как в шведской коннице было заведено. Косились на лесочки, но ничто не говорило о том, что там затаился противник. Ни движения, ни выстрелов не было.

Когда уж драгун на берегу собралось достаточно и успех как будто был достигнут, всадники и пехота перестали строго соблюдать тишину, переправа оживилась; послышались восклицания, смех, вода заплескалась шумнее. Поэтому не сразу заметили, что нечто в природе изменилось. Но вот насторожились: что такое?.. Тихо-тихо дрожала земля. И дрожание это постепенно становилось сильнее.

Капитан Оберг, который уже тоже переправился, взмахнул рукой, призывая всех к вниманию. Смолкли восклицания и смех. Замерли драгуны и пехотинцы. Только нервничали, всхрапывали и мотали головами, переступали, вздрагивали лошади.

Дрожание земли, до этого едва ощутимое, быстро нарастало, вот уже оно обратилось в глухой гул. Это явно неслась вскачь конница, и была она всё ближе. За годы войны такого наслушались немало, потому ошибки быть не могло. Оберг оглянулся на лагерь — не русская ли кавалерия на подходе? Однако в лагере было всё спокойно; несколько солдат ходили от костра к костру и бросали в огонь хворост. Тут капитан уже и слухом услышал приближающийся гул. И приближался этот гул вовсе не с востока, не из-за реки, а напротив — с запада, из-за холма, который выглядел в лунном свете бледным серым пятном.

Не только капитан, но и все остальные услышали уже к сему времени приближение конницы. Взоры переправившихся солдат обратились к холму. Гул был всё ближе и громче. Многие из пехотинцев и всадников сами не заметили, как попятились; движение их было словно бы невольное, — куда в мгновение ока потянулась душа, туда подалось и тело; таким милым и спокойным, таким желанным, совсем как райский сад, показался берег, какой они не далее четверти часа назад покинули... Заметив движение малодушных, Оберг скомандовал «стоять!» и выхватил из ножен шпагу.