Больше не напишу тебе ни одного слова. Огорчилась и обиделась основательно. Если моя поправка пойдет на убыль – я уж не так сильно виновата. Опять прошла неделя. Писем нет. Почтальоны приносят кучи писем – не мне.

Прощай.

Да. Досадно.

24 августа

Яночка! Жизнь моя… Десять дней – от тебя ни строчки. Все эти дни и ночи упорно продумывала, прорабатывала непреодолимую мысль. Не могу и не должна скрывать ее. Никогда мы друг другу сознательно не лгали. Скажу все до конца. Я не уехала из Москвы успокоенной. Тревожное продолжало жить во мне. Мысль избегала ясности, страшило точное неутолимое определение: за себя страшно, тебя жаль.

Не знаю кк писать. Я потеряла веру в слова и объяснения. Цифры строже. То мое письмо не было ни упреком, ни обвинением. Только жгучая боль уязвленного жизнью человека. Когда я впервые узнала, что тебя тянет к другим женщинам, я инстинктивно почувствовала, что это конец. Жизнь стала медленно извивающейся пыткой. Я восприняла твое состояние полностью и старалась смириться. Из меня твои руки и уста тянулись к другим, ласкали других, твои глаза восхищались другими, а я упорно мешала, мешала. Ты во мне боролся с самим собой и со мной. И росла ясная и крепкая уверенность: Яша меня больше не любит. Я больше не заполняю. Я не в силах вытеснить образы других, влеченье к другим. А смысл силы и счастья любви в том, что, любя одну, освобождаешься от остальных, от томлений и влечений. Такого покоя я тебе больше не даю. В этом никто из нас не виноват. Верь мне – и краем души я не виню тебя. И началась тяжелая совместная жизнь “памятью прошлого”.

Ты защищал Фрейда – я ненавидела его, ты восхищался Юнгом с его психологией бессознательного – я проклинала его. И во всем тк. Каждый из нас боролся не столько за свои идеи, сколько за свое личное счастье…

У меня слабая воля и слабая защищенность: характер стал портиться, личность – мельчать. Начала извиняться во всем, во всей жизни. Ведь правда – раньше этого не было. Своими силами выбилась в люди. Никогда не знала страха и растерянности. Несчастье задавило меня. Да, я стала извиняться, потому что инстинктивно я чувствовала себя виноватой перед тобой.

Ты пишешь, ты “устоял”, еще не изменил. Ну и что же? Легче кому-нибудь из нас? Нет. Ты подавил и я подавила, и оба мы подавлены. Жертвовать и принимать жертвы не умеем ни ты, ни я. То, что ты писал о “простых душах”, – пустое. Когда человека дергают со всех сторон кк меня, любой станет нервным, раздражительным и несчастным. Я тебя не обвиняю и не хочу наказывать. Нет, я не карающий бог, а строгий судья – только для себя. Не могу, не в силах принимать твои жертвы! Они безполезны.

Вот я думаю, что ты сейчас борешься с собой, мучаешь себя. Зачем? Ты никогда мне этого не простишь, ты невольно будешь меня казнить, а меня все равно ночью будут преследовать образы твоей измены, потому что она в твоей крови, в твоем существе. Все, что в тебе, я ощущаю с особой яркостью. Ты говоришь, что все-все бы мне разсказал. Я сама могу тебе все-все разсказать о тебе.

Ты просишь: будь мне матерью, сестрой, помощницей. Не могу… Не могу. Я женщина. И если это нарушено в нашей любви – я не способна и на остальное. Не виню тебя за твое половое. Не вини и ты меня за это. Ты для меня мужчина. Вне этого все остальное теряет для меня смысл и цену. Тебя влечет красота и молодость. И влечет с большой силой. Это твое право. Меня ты не за красоту полюбил, но разлюбил за некрасивость. Я не могу жить подле тебя, не привлекая тебя женским, не внося радость жизни складками платья, телом, поцелуем. Я хочу быть любимой. Это мое право. Это не требование. Это необходимость. Без этого жить нельзя ни тебе, ни мне.

Кк быть? Вот так. Кончить. У меня стынет кровь при этой мысли. Но это неизбежно. Ты можешь и будешь жить вольно и счастливо. Мир открыт для тебя. Полон красок и радостей. Со мной жизнь твоя потускнеет. Потому что радости твоей жизни вне меня.

Знаю – ты безудержно меня жалеешь, ты глубоко перестрадаешь мое несчастье. Но что же делать. Нельзя состраданием и жалостью заполнить свою жизнь. И слушай, знай, что смерть – это не катастрофа. Это счастье. Оборвать зависимость от форм, красок, ощущений – это счастье. Не тревожься. Сейчас этого не будет. Маленькая пока неудачная жизнь нашего ребенка не пустит. Может быть, станет со временем легче мука жизни. Может быть, уйдут эти отравляющие образы. И сегодня ночью снилось… Огромная кровать. Я жалко забилась в угол. На кровати ты стоишь, обняв высокую нагую женщину. У нее крохотная грудь, и вот она начинает расти, круглиться. Ты нежно ласкаешь ее бедра. В твоих руках ее грудь, большая и зрелая. Тихо, пластично опускаетесь, обнявшись. Я проснулась.

Ты видишь – моя мысль тяжко поражена. Не выдумкой, не нервной распущенностью. Жестокой, непреодолимой правдой жизни. Твои грезы стали моими. Не вини меня, как я не виню тебя. Это ты верь, что не виню и ни в чем, ни в чем не упрекаю. Есть законы жизни, и оба мы от них страдаем. Каждый по-своему, больше или меньше, но никто не виноват. Не надо приезжать. Прости меня. Если тебе слишком тяжело, то я сделаю кк ты пожелаешь. Прости меня, любимый, хороший мой, мой любящий, мой Яночка. Не могу оторваться от этого письма – я должна высказать тебе эту правду.

Сейчас получила твое письмо. Мой хороший. Ты тк сильно хочешь помочь мне. Ведешь себя “хорошо”. Делаешь героические усилия. Мой Яков. Но прежнего не вернуть, кк не вернуть моей молодости. Любовь возможна только там, где есть красота и молодость. Любовь огромное, но примитивное чувство. И требования ее примитивны. Самая решающая женская ценность – ее эстетическая ценность. У меня этого нет, нет, нет. Литература, искусство, жизнь – все говорит об этом. Мне стало душно в мире. Генрих целыми днями ноет и плачет. Я сжимаюсь, напрягаюсь. Хочу пересилить себя – и не могу. Необходимо помочь ему – и нет сил. Пересиливаю себя и слабею от усилий. Голова кружится. Геня так же одинок кк и я. Никого подле. Брожу одна. Нет – не хочу, чтобы ты жалел меня. Сорвалась на жалобы. Нет – пройдет все. Надо разорвать во что бы то ни стало. Неизбежно. Прощай, любимый.

Мар.

28 августа

ОТКРЫТКА

Поезд приходит утром 30-го. Ты с вокзала поедешь на службу, а я к Угрюмовой, по делам. Если ты не сможешь быть на вокзале – не волнуйся. Приеду и одна. А ты пришли Маню нас встретить. Целую крепко, родной и милый.

Юрик не выходил из головы. Последняя поездка в Нью-Йорк была неудачной. За две недели Нора видела сына всего четыре раза. Он был простужен, шмыгал покрасневшим носом, все время спешил куда-то. Слишком легко одет. Купила ему теплую куртку. Не поняла, где он теперь живет. Говорил, что у Тома, но просил туда не звонить. Сказал, что потерял мобильник вместе с паспортом и грин-картой. Не потерял даже – ограбили. Нора настояла, чтобы он подал документы на восстановление потерянного российского паспорта. Вместе пошли в посольство, заказали новый паспорт.

Он постоянно опаздывал на их встречи. Один раз и вовсе не пришел, и она прождала его два часа в кафе “Данте” в Ист-Вилледже, где он назначил ей свидание. На Лонг-Айленд к Вите с Мартой не добралась. Марта уехала в Ирландию на свадьбу какого-то восьмиюродного родственника, а Витася разговаривал по телефону односложно, кроме “да” и “нет” ничего она от него не услышала.