Лукьян засуетился, почувствовал себя словно сазан, выброшенный из воды на берег. «Господи, завтра моя Дуняша царицей возникнет, и как же мыто тогда. Нет, нет, не позволю!» Но здравый смысл и почтительное отношение к государю России, ко всему многострадальному роду Романовых взяли верх над безрассудной вспышкой. Лукьян услышал, наконец, слова дочери: «Благословите, родимые» и, глянув на жену, перекрестил Евдокию, положил руку на её голову, сказал:

— Благословляю с Богом — и тут же захлопотал, велел Пелагее стол накрывать, мальвазию доставать.

Однако сваты пошептались меж собой и отказались гостевать.

— Ты нас прости, Лукьян, сын Стрешнев. Нам велено возвращаться не мешкая. Потому наливай по кубку, дабы обычай не ломать, тут и пригубим, — сказал князь Юрий Черкасский.

Вино в московских домах всегда водилось. И скоренько Пелагея поставила на столешницу шесть серебряных кубков.

— Ну, дай-то Бог, чтобы наш сговор крепким и удачливым был, — сказал по праву старшинства князь Фёдор Шереметев.

И все выпили. Лишь невеста в сторонке стояла. А как уходили, князь Иван остановился в сенях и сказал Лукьяну:

— Ты уж, родитель главный, береги Дуняшу. Да пуще от всякого сглазу. Пусть кои дни в светёлке посидит.

С тем сваты и уехали.

Но забота о безопасности царской невесты теперь беспокоила не только сватов. Как доложили они царю и патриарху, так Филарет и сказал Михаилу:

— Ты, сын мой, царь-батюшка, пошли тайных стражей к палатам Стрешневых. И не мешкая. Да и я похлопочу о невестушке. Досталь нам двух потерь.

— Верно говоришь, батюшка. Да кому поручить справу?

— Вот и отдай князю Ивану. Вернее головы не найдёшь. Да накажи, чтобы молчаливых людей подобрал.

— Что уж тут наказывать, святейший, слышу же и всё исполню не обмишулясь, — отозвался князь Иван.

Царь Михаил торопился со свадьбой. Хотя его стражи и иноки Чудова монастыря хорошо охраняли палаты Стрешневых, беспокойство царя нарастало с каждым днём. И спустя неделю после сватовства он попросил отца:

— Батюшка, живу в тревоге. Милостью прошу, назначь венчание на ближние благодатные дни.

Филарет понимал беспокойство сына. Ему уже было донесение о том, что боярин Щербачёв кружил близ дома Стрешневых. И чтобы не огорчать сына, сказал ему:

— Благодатный день близко. В октябре, на Неониллу и Параскеву, и обвенчаем вас. Новобрачные сего дня под защитой Божьей Матери. Успеешь ли приготовиться?

— Успею, батюшка, успею, родимый.

Царскую невесту уберегли от всех напастей. Князь Иван Черкасский ни на один час не покидал дом Стрешневых. Он и жену свою упросил пожить у Дуняши до свадьбы. В Кремль её привезли, когда в Благовещенском соборе всё было готово к обряду. О свадьбе царя теперь уже знала вся Москва. И в день венчания тысячи москвитян стекались в Кремль, чтобы увидеть царскую невесту. И те, кому довелось увидеть её, были в восторге. Сколько помнили старожилы Москвы, не было у прежних царей такой прекрасной жены.

Царь Михаил встречал невесту близ паперти собора. Он увидел её лишь во второй раз. Но как и в первый раз, всё говорило ему, что он не ошибся в выборе. В первые мгновения она стояла перед царём опустив глаза. Длинные ресницы её вздрагивали. Но вот она собралась с духом, подняла голову, распахнула глаза и улыбнулась. И царь Михаил улыбнулся в ответ.

Обряд венчания исполнял по чину митрополит Крутицкий и Коломенский Макарий, сменивший усопшего года три назад митрополита Казанского Ефрема. Патриарх также был на амвоне и в алтаре, но службы не вёл, а был просто богомольцем. Венчание царя и царицы, царская свадьба всегда на Руси были большим событием, праздником, случалось, и на неделю пиры растягивались. Но на сей раз москвитяне вели себя сдержаннее. И свадебный пир в Кремле был скромен, и на площадях Москвы народ выпил лишь за здравие царя и царицы, пожелал им долгих лет жизни и семейного благополучия. Что-то сдерживало россиян проявить удаль молодецкую по поводу обретения новой царицы-матушки. Да и то сказать, не только у вельмож, но и у простых москвитян не выветрилась память, они помнили о судьбе двух Марий. Где уж там завидовать участи Евдокии. И спрашивали тайком досужие кумушки друг друга: «Что там с Дуняшей будет? И Господу Богу поди неведомо» И с глубокими вздохами пригубляли чашу вина во здравие сердешной Дуняши и уходили с Красной площади от винных бочек, выставленных царём.

Но на сей раз народ обмишулился в своих тревожных предчувствиях. Царское супружество потекло мирно и тихо. Через девять месяцев, как тому и положено, царица разрешилась от бремени и родила сына. Царевича назвали Алексеем. Его появление на свет больше всех радовало патриарха Филарета, дедушку будущего русского царя Алексея Михайловича, прозванного в народе за кроткий нрав «Тишайшим».

А вторая свадьба, что случилась в те же дни на подворье князей Черкасских, была весёлой, разгульной, широкой и даже с чудесами, потому как князь Иван был горазд на выдумки. Почтили эту свадьбу своим вниманием и царь с царицей. И у каждого из них была своя любовь, своё доброе чувство к виновнице и радетельнице их судьбы, к княгине Ксении Черкасской.

Май 1632 года принёс в Москву и в Кремль прежде всего большую тревогу. Вновь запахло войной, о которой россияне и думать забыли. С западных рубежей державы в стольный град примчали гонцы с вестью о том, что в Варшаве скончался престарелый польский король Сигизмунд III Ваза. И докладывали гонцы, что новый король, Владислав Ваза, едва успел закрыть глаза усопшего отца, как созвал вельможных панов, гетманов, полковников и повелел немедленно поднимать войско, готовить его в поход на Россию. Поляки уже забыли о том, что в двенадцатом году россияне хорошо проучили их и отбили охоту завоевать Россию, что у русских с поляками заключено перемирие и нарушать его есть великий грех. Нет, Владиславу ничто не пошло впрок, никакие нарушения чести не угнетали его совести. Гроза над Россией собиралась быстро.

А царский двор в эту пору благоденствовал. Никто в державе не помышлял о войне. И весть о том, что мир может быть нарушен, внесла в размеренную жизнь москвитян большую сумятицу. Царь Михаил, увлечённый воспитанием сына, проводил время с царицей Евдокией в тихом уединении в Коломенском дворце. И когда этот покой был нарушен, он с неохотой подумал, что нужно заниматься военными делами, отправился в Москву за советом к отцу.

Патриарх ждал сына и уже принимал меры к тому, чтобы воеводы позаботились о стрелецких полках, приготовили их в поход. Но Филарета одолевала немощь. Он постепенно отходил от государственных дел, перекладывал заботы на царские приказы. Лишь угроза войны с Польшей заставила его одолеть телесную слабость и помочь сыну собраться с духом, пустить в ход военную машину. Как встретились они в патриарших палатах, Филарет сказал сану:

— Ты, царь-батюшка, бери ратное дело в свои руки. Да пошли гонцов в Тверь к князю Лыкову и в Ярославль к князю Черкасскому, пусть Борис и Дмитрий ополчения не мешкая по областям собирают.