Апрельской порой, как подсохли дороги, князь Дмитрий Черкасский и князь Борис Лыков, вошедшие в состав русской рати под Смоленском со своим полком, упорно побуждали Измайлова и Шеина разорвать «хомут» и вывести войско из окружения. Но старые воеводы не вняли разумному совету молодых воевод и продолжали губить рать под Смоленском.

И тогда князья Лыков и Черкасский решили прорваться со своим полком вопреки воле Шеина. Они выдвинули вперёд пушки и ударили в глухую полночь по полякам. И так всё было неожиданно, что поляки в панике побежали. Почти без потерь стрелецкий полк вырвался на простор, перебрался через Днепр и поспешил к Дорогобужу, чтобы отбить его у врага. Дерзость в том была большая, и она удалась бы. Но замысел князей разбился о сопротивление большого отряда казаков, обороняющих подступы к городу и завербованных в своё время королём Владиславом.

Той порой против бездействия Измайлова и Шеина взбунтовались наёмные офицеры. На военном совете шотландец Лесли выхватил пистолет и выстрелил в Михаила Шеина, но промахнулся и к несчастью убил стоящего рядом английского полковника Сандерсона.

Гонец князя Черкасского принёс в Москву весть о событиях под Смоленском и о преступной воле воеводы Шеина. Сия весть повергла царя в большое уныние. Страдание его усиливалось оттого, что он не владел военным искусством и не мог стать во главе войска и померяться силами с королём Владиславом. В мыслях он готов был выйти с Владиславом на единоборство. Однако старые рыцарские времена миновали, и теперь короли и монархи не сходились в поединках для решения вопросов чести и верховодства. Теперь цари и короли не владели искусно шпагой, мечом, саблей, копьём, но доставали противника хитростью, коварством, другими мерзкими путями. Все эти размышления изводили Михаила. Он рвался к отцу, но не смел, потому как недуги уложили Филарета в постель. И тогда он звал к себе старого князя Фёдора Шереметева, дабы посоветоваться о поведении Шеина и Измайлова. Князь Фёдор пытался убедить царя в том, что опытные воеводы наконец вырвутся из окружения, с честью выведут войско. Царь сомневался в этом.

— Твоими устами, светлый князь, мёд бы пить. У меня побывал не только гонец, коего князь Дмитрий присылал, но и другие. — И царь рассказал князю о свежих вестях из-под Смоленска. — Ноне мне стало ведомо, что Владислав потребовал от Шеина сдаться в плен всей ратью. И Шеин, сказывают попросил у польского короля время подумать.

— Господи, неужели всё так плохо?! А где же князь Митя, где соратник его Борис? И что с полком?

— Они в лесах где-то. То ли за казаками охотятся, то ли от них бегают не ведаю.

— А где полки, кои ты послал Шеину в помощь? — спросил князь.

— В пути, и они действуют. Да остановили их поляки на Днепре и за реку не пускают.

— Ну и оказия! — Старый князь выдохся. Он уже не мог ни голос возвысить, ни дать полезный совет. Он охал, растирал грудь слабеющими руками. Наконец, попросил Михаила:

— Ты уж, царь-батюшка, ради Христа, не открывай всех напастей родимому. Он уже болями Мальборга источен досталь. А сии вести убьют его.

— Давно уже тешу батюшку только добрыми вестями, — признался царь. — Иной раз и напраслиной грешу. Да и как без неё обойтись, ежели правда иной раз хуже отравного зелья.

Однако сыновье радение не смогло защитить Филарета от злого умысла. Дал о себе знать его давний враг и злодей. Немощный, почти умирающий думный дьяк Бартенев второй счёл, что ему нужно исповедаться у патриарха. Грех предательства, взятый Бартеневым на душу ещё при царе Борисе Годунове, не давал ему покоя многие годы, влёк к покаянию. А кому покаяться, как не самому патриарху? И старый дьяк велел холопам отнести себя в патриаршие палаты.

Святейший лежал в постели. Рядом с ним сидела инокиня Марфа. Она тоже сильно постарела, но держалась ещё крепко. В руках она держала псалтырь и читала Филарету псалмы. Когда услужитель доложил, что при шёл думный дьяк Бартенев, она поднялась и покинула опочивальню, дабы выпроводить дьяка из палат. Старая женщина чувствовала, что тот пришёл со злым умыслом. Между ними и никогда-то не было добрых отношений. Сын Марфы, царь Михаил, отстранил Бартенева от дел, из Думы изгнал, но иной опалы не наложил. Дьяк затаился, жил отшельником, копил в себе ненависть к Романовым. А в ту пору, когда Филарета избрали на патриаршество и когда многие вельможи приходили к нему на причастие и покаяние, в Бартеневе проявилась гордыня, она оказалась сильнее здравого смысла, и он счёл унизительным идти к бывшему князю с покаянием. Он считал, что Филарету самому нужно идти к попам на покаяние или уйти в монастырь за грехи, кои свершил, служа самозванцу и полякам. И хотя Филарет всё-таки молил Всевышнего о прощении злого деяния, причинённого всему роду Романовых и всем его сродникам, Бартенев, зная об этом, так и не проникся раскаянием.

И теперь Филарет пытался понять, что привело Бартенева в патриаршие палаты, но утешительного ничего не открыл, потому как знал зачерствевшую в злодеяниях душу дьяка.

Той порой Марфа билась с Бартеневым и вместе с услужителем не пускала его в покои патриарха. Он же приказал своим холопам оттеснить Марфу и услужителя от дверей. Они исполнили волю дьяка, и тот вскоре появился в дверях опочивальни Филарета. Жизнь пригнула его к земле, выжала соки из прежних телес. Он сопротивлялся земным законам. До ломоты в спине, до хруста усохших костей пытался держаться прямо. Однако ему это не удавалось и он стоял в дверях согбенный. И потому, как показалось Филарету, смотрел на него по-волчьи.

— С чем ты пришёл, раб Божий? — спросил патриарх. — Ежели ищешь покаяния, иди в храм к митрополиту Макарию.

— Я ищу забвения. И коль скажу тебе всё, с чем явился, так оно и придёт — Он бросил злобный взгляд на Марфу которая появилась за его спиной, и отрывисто сказал: — А ты уходи, зреть тебя не могу!

— Не вольничай, — оборвал его Филарет, — ты не у себя в палатах. Помнишь поди, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят Нет у меня ноне тайн ни от кого, тем паче от былой супружницы, — и с каждым словом голос Филарета звучал твёрже, звонче.

— Коль так, слушай, чего не убоюсь сказать и принародно. И пусть тебя постигнет разочарование и прахом рассыплются твои почины и надежды поднять Россию над Европой. Говорил же я многим, и ты слышал сие, мнимый патриарх, о том, что король Владислав будет царём нашей державы. Теперь это скоро придёт Он взял в плен рать Измайлова и Шеина, он разбил-разогнал по лесам и топям полки Черкасского, Лыкова и Бутурлина, смял ополчение и ноне победным шагом идёт к Москве. Слава царю Владиславу! Ты от имени моего будь проклят! Будь! Будь!

Марфа попыталась зажать дьяку рот, но он из последних сил оттолкнул её и, оползая по дверному косяку, упал на пол, захрипел, хватая воздух раскрытым ртом. Но сквозь хрипы ещё прорывались его бранные слова, ещё слышалось надсадное: «Слава Владиславу, царю России».

Филарет приподнялся на ложе и слабой рукой осенил своего врага крестом. Он же велел Марфе позвать услужителей. Но они сами прибежали на крики, и патриарх велел им увести Бартенева. Однако идти дьяк уже не мог, и его снесли из патриарших палат. За порогом с рук на руки передали холопам, и те бегом отнесли его к карете, умчали в Китай-город.