Он наконец сообразил, что нижняя часть его тела придавлена к полу не обломками потолка, а тяжелым столом. Сдвинуть его совсем Тео не мог, но постепенно, дыша коротко и хрипло, высвободил из-под него одну ногу. Нога онемела, и Тео какое-то время ждал в густеющей дымной мгле, чтобы воспользоваться ею для освобождения другой ноги, ступню которой зажало под дальним краем стола. Тео лег на бок и дергался, пока не вытащил и ее. Отлежавшись немного, он закашлялся и стал на колени, выплевывая серовато-белую грязь. Потом скинул куртку и рубашкой, на бандитский манер, завязал себе нос и рот — это хоть немного защитило его от дыма. Куртку он хотел было оставить, наплевав на сантименты, но из-за слетевшей сверху огненной «галки» решил иначе и снова натянул на себя тяжелую кожу.

Где же дверь? Комната нагревалась, как растопленная недавно печь. Тео живо представил себе, как спечется и рассыплется в пепел. «Врешь, не поймаешь — я пряничный человечек...» Поиски двери казались невыполнимой задачей — горы обломков рухнувшего потолка громоздились повсюду. Поди разберись, где тут стены и в которой из них дверь.

Тео, кашляя и задыхаясь, пополз и скоро наткнулся на чью-то руку.

Он принялся разгребать пыль и куски штукатурки, следуя от руки к лицу, и тупо уставился на поверженного. Глаза Пижмы за разбитыми очками открылись, и он прошептал:

— Помогите...

«Чемерица не хотел моей смерти, — понял, глядя на него, Тео. — Он послал Пижму вывести меня отсюда, но все вышло не так, как было задумано». Тео исключили из списка жертв, однако сознание этого не утешало его. Возможно, Глушители хотели оставить его в живых, только чтобы пытками вырвать у него какую-то информацию, которой он, по их мнению, обладает.

— Кто здесь? — смаргивая кровь, хрипел Пижма. — Помогите...

— Тревога, — бубнил непонятно откуда идущий голос хоббани. — Тревога...

Тео мотнул головой и пополз дальше.

Пока он мучительно медленно продвигался через комнату, идиотское бормотание хоббани слабело и наконец умолкло совсем. Балки, штукатурка, куски перекрытия угрожающе свисали вниз или высились впереди, как абстрактные скульптуры, но Тео смутно сознавал, что могло быть и хуже. В современном эльфийском интерьере использовались, похоже, очень легкие материалы, благодаря чему преодолеваемые им завалы состояли не из железобетона, а из стекла, дерева и тонкого листового металла. На всем этом густо, как снег, оседала пыль. До двери он, однако, добрался с таким чувством, как будто перекидал несколько сотен кубометров щебенки. Он обливался потом от идущего сверху жара, но при каждом огненном душе поздравлял себя с тем, что не снял куртку.

Пару раз ему мерещилось, что позади стонет Пижма, но не обращать на это внимания оказалось не так уж трудно: даже когда хоббани замолчала, другие голоса продолжали бубнить в голове.

Дверь открыть удалось не сразу. Весь этаж как-то перекосился, и в коридоре тоже обрушился потолок. Пробираясь на четвереньках в облаке дыма, Тео нашел с полдюжины эльфов большого роста, неподвижных и явно мертвых, погребенных внезапным обвалом. Он попытался определить, который конец коридора ближе, но пыль делала это занятие бесполезным. Оставалось ползти наугад, минуя мертвых — из-под балок порой виднелись только их руки или ноги.

Дым сгущался, и голоса в голове галдели свое, не придавая особого значения происходящему, словно сварливые пассажиры застрявшего на обочине автобуса. Кэт обличала его как неудачника, Кочерыжка обзывала мелкой душонкой, Пижма и Нарцисс обливали презрением.

«Все хотят моей смерти, потому что от меня никакой пользы нет». Тео жалел себя, поскольку их желание могло вскоре исполниться. Но ведь так не всегда было. Все думали, что он чего-то добьется в музыке. Он пел, и люди хлопали, слушая его. Даже школьные учителя писали у него в дневнике: «Ваш Тео поет, как ангел»...

Или как эльф. Неужели даже это будет отнято у него? Выходит, что и талант не его заслуга — он просто принадлежал к другому биологическому виду. «Но Поппи мой голос понравился — она сама так сказала, хотя никогда не слышала никого, кроме эльфов...»

Из-за дыма ему стало казаться, будто он заблудился в тумане, плывущем в западе на холмы Сан-Франциско. Или смотрит из окна своей хижины на призрачные силуэты деревьев.

Исключительно ради того, чтобы услышать что-то знакомое, он откашлялся и запел первое, что пришло на ум:

Я трезвым редко бываю...

Звуки с трудом пробивались через рубашку, которой он завязал лицо, но Тео упорно продолжал:

Я бродяга, и горек мой путь.

Дни мои сочтены, ребята, —

Приходите меня помянуть.

Эту самую песню он пел умирающей матери. Теперь его голос звучал из рук вон плохо, и каждый слог царапал горло, как стекловата, но даже такое пение помогало заглушить бубнящий внутри ужас. Переползая через груды мусора, он хриплым шепотом продолжал петь:

Вернуться бы мне в Каррикфергюс,

Валлигранд бы увидеть вновь.

Я океан переплыл бы,

Чтоб свою отыскать любовь.

Океан. Он охотно утонул бы в чудесной прохладной воде — открыл бы рот и глотал ее, глотал...

Он тупо, как пьяный, поднял глаза, заметив какую-то перемену. Ему стоило такого труда одолеть очередной завал, что дверную ручку он увидел, только уткнувшись в нее носом.

Дверная ручка.

Это видение ослепило его, как Савла на дороге в Дамаск. Ручка — это дверь. Он добрался до конца коридора.

Тео отвалил в сторону большой кусок потолка, кинув его на кучу прочего мусора. Теперь ручка стала видна целиком, пыльная, как древний артефакт, и он обхватил ее пальцами. «Лишь бы только дверь открывалась внутрь! Сделай так, Боже, чтобы она открывалась внутрь. Если я потяну, и она откроется, значит... что же это значит? — Он заставил мысль стоять на месте, опасаясь, как бы она совсем не ушла. — Правильно. Это значит, что за ней будет выход — возможно, лестничная клетка. Но если она открывается наружу, то за ней просто какой-нибудь офис».

Не в силах больше думать об этом, он потянул дверь. Она не открылась.

Сидя на полу, совершенно убитый, он плакал смешанными с пылью слезами. Потом толкнул дверь. Она и на этот раз не поддалась, но в нем зародилась надежда.

Может, это все-таки выход, просто дверь заклинило.

Он уперся ногами, взялся за ручку обеими руками и дернул. Снова ничего не вышло, но он как будто ощутил, что дверь дрогнула, словно готовилась уступить. Самообман. Иллюзия умирающего, вот что это такое. Однако он снова ухватился за ручку и уперся ногой в косяк. Он тянул изо всех сил, чуть не крича от напряжения, — и дверь распахнулась, хрустнув, как сломанная кость, а в голове грянул хор ангелов, перекрывший весь прочий шум.

Пыли, дыма и мусора на лестнице было не меньше, чем наверху, но Тео видел, что сможет спуститься. Сотни, а то и тысячи золотых жучков уже кишели на ней — они выходили из лопнувших труб, строились в неровные колонны и струились через препятствия, гонимые непонятным Тео инстинктом. Их тупое упорство напомнило ему самого себя, и он засмеялся бы, не будь глотка и легкие забиты чем-то похожим на паленую шерсть.