Александра и его петербургских помощников. Вопрос о совете управления, как об органе, чрез посредство которого власти предстояло управлять краем, занимал, конечно, первенствующее место. Ему же прежде всего принадлежало заняться и другими вопросами, бывшими на сейме.

Новый генерал-губернатор Барклай-де-Толли на первых же порах увидел, что инструкции предместника его не содержат в себе ничего положительного, ни в отношении должности самого генерал-губернатора в частности, ни в отношении хода дел вообще. Инструкция предоставляла однако генерал-губернатору внести в дальнейшем свои соображения о пополнении данных в ней общих указаний. На этот счет Барклай-де-Толли получил и от Сперанского приглашение высказаться.

Последствием было изложение им «своих мыслей», которые он и поспешил сообщить Сперанскому. Впрочем он просил всесильного статс-секретаря «сперва рассмотреть» все его предположения и уже тогда поднести на усмотрение Императора Александра; если же найдутся какие перемены или добавления, то сделать о том примечания и возвратить записку.

«Мысли» Барклая, как человека свежего и чуждого тому quasi-либеральному увлечению, которое постоянно муссировал его предшественник, шли в большей своей части решительно в разрез с ним. Тем самым они обрекались в Петербурге, в сферах Сперанского и Ребиндера, едва ли не на полное игнорирование.

Так Барклай-де-Толли находил с русской государственной точки зрения весьма верно, что высшему суду, функция которого по инструкции 19-го ноября присваивалась «комитету главного правления Финляндии» — или, что то же, новому правительственному совету, — этому суду следовало бы иметь пребывание «в столице, а не в самой провинции». Председателем его — он полагал— должен бы быть статс-секретарь или один из русских министров; товарищ, его также должен бы быть по назначению Государя; члены же в числе четырех могли бы быть из финляндских судебных чиновников, по два от каждого из гофгерихтов. Он особенно настаивал на том, чтобы высший суд «не был в самой провинции». В числе мотивов он выставлял между прочим то; что в противном случае будут долго поддерживаться прежние порядки (on suifalors lordre de Гапsienne constitution); кроме того могут возникнуть подозрения в давлении генерал-губернатора силою его власти на судебные решения, что Барклай признавал за обстоятельство очень важное в отношении к народу, не привыкшему еще к новому правительству. В делах полиции он требовал себе безусловного права начальства, и устранял влияние проектированного правления или совета. Это он находил особенно нужным в виду обещанного краю сохранения прежнего административного строя, при котором действия полиции отличались медленностью и несвоевременностью. Денежные дела он предлагал сосредоточить в особой «казенной палате», под его ближайшим начальством и в ведении министерства финансов, также как и таможенное дело. При управлении генерал-губернатора учредить должность прокурора в качестве его юрисконсульта и надзирающего органа.[108]

Hо главнейший пункт «мыслей» Барклая-де-Толли состоял в том, что самого комитета правления или правительственного совета, во всей его целости, вовсе не нужно. Он предвидел злоупотребления этого совета, которых устранить не мог бы. Какие злоупотребления подразумевал Барклай — сказать трудно, так как он не входил в своей записке в дальнейшие об этом подробности. Есть однако же основание думать, что он опасался захвата власти со стороны дворянства; так по крайней мере можно судить по одной фразе в черновом проекте соображений Барклая, которую он потом зачеркнул. Самый проект, по его словам пагубный (pernicieux), приписывал он исключительно влиянию именно дворянского класса. Эти опасения его были настолько велики, что он считал лучшим даже вовсе не иметь генерал-губернатора, нежели иметь без необходимых полномочий.

Последствия оправдали опасения Барклая, хотя он, писав свои заметки, еще по всей вероятности не знал о записке Егергорна на счет конституции и образования сената из 12 лиц, которому предстояло захватить всю власть. К сожалению, не смотря на верность большинства взглядов, записка была так неумело написана и таким языком; что ей нельзя было ожидать успеха, особенно при господствовавших течениях. Она в существе требовала ломки всего, что Сперанский с Спренгтпортеном и финляндскими советниками поставили в основу их проектов, и конечно не её доказательность могла противостоять единодушной атаке финляндских софистов. С другой стороны, глядя на проектировавшийся совет с точки зрения бюрократической, и предполагая в составе его будущих членов, хотя и финляндцев, но русских чиновников, можно было признать его за учреждение, составленное по всем правилам. Упускалась из виду только одна сторона — политическая; — но она-то, именно, и составила его ахиллесову пяту.

В то время, когда Барклай посылал из Борго эту неудачную записку, Сперанский со своей стороны ставил его в известность из Петербурга обо всем том, что в общих чертах произошло на сейме. Относительно значения самого сейма он высказывал здесь, конечно для руководства нового генерал-губернатора, то приведенное выше основное соображение, une observation essentielle, что от сейма требовали не декретов, не законоположений, а простых мнений. Здесь он говорил и об исполненной уже подготовке проекта правительственного совета. К Тенгстрёмовскому комитету его первоначально составлявшему, Сперанский отнесся, вопреки отзывам самого председателя и членов, с похвалой: «он исполнил поручение ревностно и разумно — avec zèle et intelligence». В Петербурге, — объяснял Сперанский, — проект был рассмотрен и улучшен. В таком виде он передал его теперь Барклаю без всякого, впрочем, вызова на замечания или выражение мнения. Из этого сообщения Барклай-де-Толли мог ясно видеть, что его соображения, разминувшиеся с бумагой Сперанского в пути, оставлены будут без последствий.

Но когда получены были в Петербурге известные краткие замечания сейма, уже после его закрытия, и в соображении с ними проект еще несколько видоизменен, то в новом виде он был отослан к Барклаю именно на его заключение. Сперанский предварял его, что Император Александр ожидал лишь этого, заключения, чтобы дать правительственному совету окончательное утверждение. Барклаю «предоставлялась полная свобода предложить все что он признает нужным, дабы учреждение это сделалось действительно полезным для блага страны».

Чтобы оправдать сделанные в угоду сейму изменения, а может быть и для того чтобы устранить возражения, Сперанский нашел нужным войти в некоторые подробности по существу сеймовых замечаний.

О праве генерал губернатора в случае равенства голосов {глава V, § 28). «Первоначальная редакция, — объяснял Сперанский, — предоставляла председателю (т. е. генерал-губернатору) перевес при равенстве голосов. Но так как шведский судебный кодекс дает этот перевес тому мнению, которое более благоприятно для обвиняемого, то признано за лучшее, согласно с замечанием сейма, заменить первую редакцию той, в которой пункт этот теперь изложен, сохраняя, во всяком случае за председателем право представлять свои соображения Государю Императору.

Сперанский подчинялся, таким образом, влиянию своих финляндских советников до применения даже шведского взгляда на случаи равенства голосов. Это конечно вовсе не истекало из обещания