назвал нынче сыном последнего бродягу-самозванца, — безжалостно проговорил Неждан, — лишь бы избавить от непосильного бремени своего единственного и любимого сына Давида. Хан Азамат мне все рассказал.

Иегуда бен Моисей сцепил пальцы рук в замок и с прищуром глянул на молодого воина:

— Не каждый бродяга имеет на плече родовой знак, — серьезно проговорил он. — Кроме того, я вижу твое лицо. Мой достопочтенный тесть, ребе Ицхак, разглядел твое сходство со мной, а я вижу в твоих чертах память о матери, ибо ты унаследовал и ее красоту.

— И ты смеешь о ней говорить! Рассказать, какая из-за твоих сородичей ее постигла судьба?! Спасибо князю Всеволоду, не позволил мне последовать за ней!

— В том, что произошло, нет моей вины! — в глазах тархана застыла неподдельная боль. — Я любил Умилу и хотел назвать ее своей женой!

— Почему же тогда сразу в Итиль ее не забрал? Испугался гнева родни?

А ведь как все могло получиться. Неждан на миг представил себе нарядную улыбающуюся мать, какой он ее видел в самых заветных снах, и сильного молодого отца, который сажал сына первый раз на коня, вручал ему меч и лук, и неведомую девушку из далекого славянского племени, предназначенную в жены будущему кагану, последнему в роду… Ох, Всеслава, Всеславушка, зоренька ясная! Неужто вечно длиться разлуке? Неужто даже на холодных и сумрачных тропинках нижнего мира не пересекутся наши следы?

— Ты не вправе меня судить, — глухо проговорил Иегуда бен Моисей. — Ты должен понимать, что такое ответственность перед родом и семьей!

— Мне этого не понять, — горько усмехнулся Неждан. — Ибо я не ведаю, что такое семья. Что же до рода, я слышал, вы, хазары, считаете родство не столько по отцу, сколько по матери, признавая главенство материнской линии. Хан Азамат рассказал, что моя мать была из руссов, считай, что к ее племени я и принадлежу.

— В таком случае, с тобой поступят так, как принято поступать с врагами, — печально и тихо промолвил тархан.

— На все Божья воля, — улыбнулся в ответ Незнамов сын.

***

Когда Иегуда бен Моисей ушел, Неждан поудобнее устроился на пуховых подушках и, пока свет в окнах совсем не угас, углубился в изучение узоров, покрывавших стены и ковер на полу. Думать о чем-либо не хотелось, да и не имело смысла. Нить его судьбы, приближаясь к концу, совсем истончилась, оставив только иллюзию существования без мыслей, стремлений и надежд.

Нити причудливого орнамента извивались, вплетаясь одна в другую, словно нити человеческих судеб в бесконечном круговороте жизни, в котором одно поколение уходит, дабы смениться другим, где империи рушатся, чтобы возникнуть вновь, и дерзкая молодость не может понять умудренную опытом старость. Один из узоров изображал отягченную плодами яблоню, наподобие той, которую он мельком видел по дороге сюда в саду тархана. Неждан, хоть и не изведал сладости ее плодов, и сейчас ощущал их нежный аромат, смутно напоминавший аромат волос Всеславы, сохраненный заветной ладанкой у него на груди.

Впрочем, нет, конечно же, мастер изобразил не просто яблоню, но Древо. Не изначальное Древо Жизни, поддерживающее в равновесии миры. И не мертвое Древо Скорби, впитавшее кровь Спасителя. А то, которое росло в райском саду, давая отведавшим его плодов Познание. Познание рождает печаль. Первым это изведал прародитель Адам, горько возрыдавший о своей жестокой судьбе. Его плач повторили поколения его потомков, которые так и не сумели отыскать дорогу в рай, поскольку не ведали откровения Спасителя, открывшего, что путеводным маяком на этом пути может стать только любовь к Богу и ближнему своему. Неждан не искал Божественного познания, он и рая не искал, но, если бы ему не довелось познать и пережить одну-единственную любовь, его жизнь напоминала бы смерть.

Линии узоров изгибались и кружились в бесконечном хороводе, аромат яблонь и роз, доносящийся из скрытого от его глаз сада, навевал невнятные сны. Он шел по зимнему лесу с топором, подыскивая ровное и крепкое молодое деревцо, годное для древка копья. Больше всего для этой цели подходили клен или ясень. Ясеневым копьем сам Один врагов поражал. Почему же его выбор пал на яблоню? Прельстил на диво ровный, стройный ствол, так и просившийся лечь поперек ладони, поманил запах, ощутимый даже зимой. Впрочем, во сне мы часто совершаем поступки, о которых наяву и не помыслили бы.

Неждан почти почувствовал замах, ощутил, как топор вошел в дерево, и увидел, как по лезвию потекли, нет, не древесные соки, они зимой заперты в стволе, а капли крови. На руки безвольной тяжестью упал не тонкий статный ствол яблони, а бездыханное человеческое тело, меж пальцев побежала не коричневатая кора, а рассыпчатая каштановая коса.

Всеславушка! Родимая! Что же он наделал?! Как его рука не отсохла, притронувшись к топору?!

Неждан открыл глаза, пытаясь выбраться из пелены кошмара, все еще ощущая на пальцах свежую кровь. По комнате распространялся мягкий и явно не дневной свет, а на подушках у противоположной стены сидел незнакомый человек. Ровесник Инвара, он выглядел хрупким и измученным. Его плечам не хватало ширины, а грудь казалась вдавленной внутрь, как у лесоруба, угодившего под поваленное дерево. Впрочем, болезнью, которая источила изнутри это молодое тело, двигала сила куда более мощная, нежели лесной пожар или снежный буран.

Встретившись взглядом с Нежданом, Давид бен Иегуда улыбнулся мягкой, слегка извиняющейся улыбкой, словно говоря: я не хотел проникнуть в твои сокровенные мысли, и я никому ничего не скажу. Неждан нахмурился. С этим родичем он встречаться совсем не желал.

— Я видел ее, — тихо и печально сказал Давид бен Иегуда.

— Кого? — не понял, вернее, не поверил своим ушам Неждан.

— Девушку, чье имя ты только что произнес, ту, из-за которой ты пришел сюда.

Призрак безумной надежды бросил Неждана через всю комнату едва не к ногам юного Ашины:

— Она у вас?

Сводный брат только печально улыбнулся. А Неждан еще полагал, что это у него глаза старика:

— Если бы я сказал, что да, ты бы принял предложение отца?

Неждан отшатнулся от собеседника, словно от зловредной навьи, тревожащей покой людей. Кто дал этим двоим право так глумиться? Уж лучше бы на их месте оказались дыба и палач!

— Я не ведаю, слышал ли ты об этом, но я давал клятву верности русскому князю! — проговорил Неждан как можно более отчетливо. — И я бы не изменил этой клятве, даже если бы твой отец держал заложницей не только мою невесту, но и мою мать. К тому же я знаю, что княжны у вас нет. Вы отдали ее Ратьше